Светлана Полякова: И улыбнется счастье…

Он ничего не ответил, только поцеловал ее ладонь. «Как в старых фильмах», — подумала Анна и невольно засмеялась. «Ладно, — успокоила она вновь появившиеся сомнения. — В конце концов, Бог не выдаст, свинья не съест. Девчонка-то на самом деле необычная. Именно из таких получаются личности яркие, как звезды».

— Именно из таких… — задумчиво повторила вслух Анна.

Иногда Виолетте казалось, что Люба ее не слышит. Она, Люба, не то чтобы стала глухой и слепой физически. Нет, просто… Говорят, есть такая болезнь — аутизм. Вот это с Любой и произошло. Она ушла в собственную боль и купается в ней, как в океане.

— Сначала он смотрел на меня как на психованную, — рассказывала Виолетта, завязывая на Любиной тонкой шейке детский фартук. — Но я не сдавалась! Особенно у него лицо вытянулось, когда я «Криденсов» запела. Ну, думаю, все…

Пропала ты, Виолетта. Пойдешь все-таки постигать азы парикмахерского искусства.

Люба не реагировала. Покорно глотала овсяную кашу и смотрела в одну точку. В эту чертову точку она смотрела всегда. Как будто там кто-то стоял. И к Виолеттиной досаде, этот самый неведомый «кто-то» заслуживал куда большего внимания, чем она.

— Карло Гонсало, не иначе, — вздохнула Виолетта.

Люба напряглась. Виолетте даже показалось, что в ее пустых глазах мелькнуло что-то, похожее на жизнь. Она замерла, всматриваясь в Любины глаза. Неужели показалось? Ася говорила, что иногда надежда оказывает нам дурную услугу — вроде как в пустыне мираж рождается. Так и надежда иногда дает увидеть то, чего нет на самом деле.

— Гонсало, — тихонько повторила Виолетта, продолжая неотступно следить за Любиными глазами.

Она встала, положила в раковину пустую тарелку и достала коричневую тетрадь. Сев напротив Любы, открыла ее и начала читать:

— «Когда весь мир обрушится на плечи, не торопись бежать… Ведь даже в этот миг уйдем путем мы млечным, чтобы иной узнать».

Люба молчала, по-прежнему глядя в ту же самую точку на стене, но Виолетта почувствовала — она слушает. И продолжала читать, забыв про собственные дела:

— «И зрячему дано увидеть небес сверкающую красоту…»

Люба слушала. Виолетта читала, забыв о времени, — да ведь нет на свете ничего важнее ее Любки! Она чувствовала себя взбирающейся на высокую гору, в горле сжались в комок слезы, мешая выговаривать слова, но Виолетта читала.

И иногда ей казалось, что Люба улыбается…

Где-то орало радио. Гнусавый голос пел про яблоки. Яблоки эти валялись на снегу, и это было глупо. «Никакой эстетики, — подумал Митя. — Или — эстетика, мне непонятная и чуждая».

Впрочем, за те полгода, что он провел здесь, он так и остался чужаком. Только Алена могла немного его понять — ровно настолько, насколько находила у них общее. Алена тоже была одинокой, оторванной от своих подруг, о которых любила рассказывать, и иногда с тоской смотрела вдаль. Митя скучал без Артема и Билла. Алена — без какой-то Аси.

— Давай летом поедем в Саратов, — предложила она.

Молчание было нарушено так внезапно и резко, что Митя некоторое время смотрел на нее остолбенело.

— В Саратов? — переспросил он.

— Ну да. Там Волга, можно купаться… Аська там.

Мите иногда было странно слышать в Аленином резком, насмешливом голосе эти теплые нотки. Но Аська эта его начинала интересовать.

Алена предпочитала даже теперь, в свои пятнадцать лет, прятаться в броню ненависти к окружающему миру. Так, на всякий случай… Мир захочет ее ударить, а она, Алена, уже зубы оскалила. Не застанет врасплох. Но стоило ей заговорить о подружке детства, как ее лицо разглаживалось, становилось иным — добрым и беззащитным.

— Поехали, — согласился Митя.

— Правда? — Она даже подскочила. По-детски. Забыв про маску.

— Только нас не отпустят.

— Отпустят, — хмуро пообещала Алена. — Еще как отпустят. Иначе их ждут истерики и скандалы.

Поверь, Митенька, я умею добиваться своего. — Она улыбнулась — на сей раз точно оскалилась, как волчица. — Знал бы ты, как я их иногда ненавижу, — прошептала она. — Папочка с его приклеенной фальшивой улыбкой. Мама с ее дурманящими иллюзиями, что она заслуживает лучшего, чем другие. Не-на-ви-жу…

— Они твои родители.

— Это не значит, что я подписалась их любить. Родителей, Митька, не выбирают. А ты любишь своих?

— Да, — сказал он не раздумывая. — Не все в них принимаю, но люблю… Мне их жалко бывает. Хотя, если честно, мне тоже бывает непонятно, почему они стараются всегда улыбаться.