Светлана Полякова: И улыбнется счастье…

— Хорошо. Тогда я вам спою свою песню. На стихи Карло Гонсало…

По правде говоря, Виолетта боялась. Так боялась, что физически ощущала отвратительную дрожь в пальцах, и поэтому старалась не показывать свой страх этому дядьке со снисходительной улыбкой.

«Если не выгорит, — мрачно думала она, — придется на самом деле идти в чертово ПТУ… И тогда мы с Любкой не вырвемся. Так и будем сидеть в помойной яме до конца своих дней…» От этих мыслей становилось еще тошнотворнее на душе и страх становился сильнее, поэтому Виолетта старательно прогоняла их — с помощью Карло Гонсало, верила Виолетта, можно прогнать все.

Она взяла гитару и робким движением тронула струны. Раньше ей казалось, что она умеет играть, но теперь она поняла — те идиотские три аккорда, которые показал ей сто лет назад Любин одноклассник Васька, хороши для комнаты, для подъезда. Для… сортира, одним словом. Но не для этого класса с обшарпанным, стареньким и оттого вызывающим безграничное уважение роялем.

Она зажмурилась. «Кто не рискует, тот не пьет шампанское», — сказала она себе. И запела под бедный свой аккомпанемент. Уже другим голосом. Чистым, звонким. Почти детским, если бы не легкая хрипотца, которую Виолетта ненавидела, но никак не могла от нее избавиться. «Точно выгонит, — снова пришло ей в голову. — Кому нужны хрипатые певицы? Не в Америке же мы…»

— «Что мне делать с собой, когда поднимается ветер, не в силах расстаться с землей, я гляжу в небо с тоской, — пела девочка или уже молилась — трудно было теперь понять. — Господи, дай мне крылья!»

Человек, от которого зависела вся ее судьба, сидел, немного откинувшись в кресле, и она ничего не могла прочесть на его полноватом, добродушном лице. Оно было бесстрастным…

— «Я вижу, что купол сер, но это меня лишь сильней манит туда, где скрыт фокус желтых лучей… Господи, дай мне крылья!»

Теперь его, этого человека, не было. Она, Виолетта, стояла на вершине горы, воздев руки к облакам, где спрятался от людей Господь, и молилась.

— «Кто-то орет — стоять, кто-то руки связал, — жаловалась Виолетта этому спрятавшемуся Богу. — Здесь запрещено летать, казнили тех, кто летал… Господи, дай мне крылья!»

Они с Карло Гонсало стали одним единым целым — и снова, как сотни раз, благодаря этому чувству единения Виолетта парила над землей, словно Господь, спрятавшийся в огромном облаке, услышал ее молитву и одарил ее парочкой крыльев.

Она закончила, вернулась на землю и поставила гитару в угол. Некоторое время Виолетта молчала. Он тоже молчал.

— Меня все равно выгонят из школы, — вдруг мрачно произнесла Виолетта, — и придется идти в училище. Я не хочу быть токарем. Я не хочу быть парикмахером. Я хочу петь, понимаете?

— Понимаю, — кивнул он. — Ты хочешь крылья…

— Да, — подняла она глаза. — Я хочу крылья. Если я родилась в низине с острым желанием жить на горе, разве я не имею права исполнить мое желание?

Он помолчал, рассматривая ее внимательно, с интересом.

— А кто такой Карло Гонсало? — спросил он.

— О нем почему-то никто никогда не слышал, — пожала девочка плечами. — Когда моя сестра была здоровой, она его переводила. Сама. Не знаю, где она нашла его стихи. Наша учительница литературы сказала, что они несовершенны. Но мне просто нравятся. Он думает как я. Вообще-то он слепой. И видит то, что не видят другие. Представляете — слепой, а ушел из богатого дома бродяжничать? Просто потому, что хотел ощутить вкую свободы…

Он снова кивнул и спросил:

— Что с твоей сестрой? И где ваши родители?

— Мама умерла давно, — сказала девочка с деланным равнодушием, но он-то видел, что ей больно об этом говорить. — А с папой мы больше не живем. Вообще-то мне помогают. Света помогает, и Ася… Ася — моя подружка, а Света — ее мама. Но Любка стала как дитя малое. Ей сиделка нужна. Приходится ночами работать, чтобы деньги были, а потом школа, понимаете? Я по утрам уже ничего не соображаю: спать сильно хочется.

Она и сама не могла понять, почему она все это ему рассказывает. Не в Виолеттиных привычках было жаловаться. Но он слушал. Может быть, потому она не могла остановиться?

— Я знаю, что пою плохо, но если бы я училась и получала стипендию…

— Ты очень хорошо ноешь, — сказал он так тихо, что она едва расслышала. — Очень хорошо. Я просто думаю, как тебе помочь. Ты еще маленькая. У меня ты учиться не сможешь. На классику тебя не возьмут. Голос не тот.

Она усмехнулась. И выдала ему кусочек из «Нормы» Беллини. Он сидел остолбенев. Девочка была гениальной, сомнений не было. Но он не сказал этого, просто серьезно кивнул и сказал: