Венер Мавлетов: Симфония ре минор

– Негр что ли? – спросила Анна Игнатьевна.

– Нет, впечатление такое произвел, наверное от того, что во всё чёрное был одет. Размахивает руками, что-то бубнит себе под нос. Нас не замечая, прошёл к выходу и тут обернулся и посмотрел на меня. Смотрю, а это наш Евгений Петрович. «Он-то что тут делает? А я-то что тут делаю?» – спрашиваю сам себя. Пока сам себе вопросы задавал, девушка вошла туда, откуда Евгений Петрович выскочил. Дверь плотно закрыла. И тут слышу громовой голос: «Где твой хвостик и рожки? Что же ты наследственное прячешь? Предков стыдишься?» Думаю: «Она же девушка, почему у неё должны быть хвост и рожки?» А девушка тихим голоском отвечает: «Не стыжусь! Не проявляется». Дверь ведь закрыта, а всё слышу. И тут понимаю, что я же сплю.

– И проснулся на самом интересном месте? – спросила Анна Игнатьевна.

– Нет, не проснулся, но уже понимал, что сплю, а всё это мне снится. Обладатель громового голоса ворчливо так говорит девушке:

– С этим после разберемся, а чего ко мне-то пришла? Я ведь не звал тебя?

– Несчастная я, – отвечает девушка.

– А ты думала, что достаточно быть красивой, научиться ходить на высоких и тонких каблуках, да в красивых платьях и счастье тебе само привалит? – смеется хозяин терема.

– Но я ведь так хожу, как еще никому не удавалось! – упорствует девушка.

– Так чего ко мне пришла? – рассердился её собеседник.

– Счастья хочется, – чуть не плача говорит девушка.

– На перевоспитание согласна? – смягчился хозяин.

– На все, что угодно, – молит о помощи девушка.

– Тогда вот что. Пойдешь работать в детский сад, дите родишь. Мужа я тебя подберу. Жизнь будет тяжелая, иногда на хлеб не будет хватать, но счастье гарантирую. И бонус будет.

– Какой? – живо заинтересовалась девушка.

– Проявится в тебе загадочность женской души, которой так красоте твоей не достает.

И тут настала полная тишина. Сижу, жду, когда девушка выйдет, а я всё нет и нет. И вдруг слышу:

– Теперь и ты заходи, горемыка!

Захожу и вижу: сидит за огромным столом Федор Михайлович Достоевский. Крутит в руках обыкновенную шариковую ручку и внимательно меня разглядывает. А я смотрю, в красном углу висит образ, но вместо святого изображен автомат Калашникова, только вот свечка под образом не горит.

– Нравится? – заметив, куда устремлен мой взгляд, спрашивает Федор Михайлович.

– Необычно! – отвечаю, чтобы ненароком что лишнее сказать.

– А смысл постигаешь? – спрашивает Федор Михайлович.

– Нет! – отвечаю.

– Сие есть истина бытия, самое его зерно, – делает мне намек Федор Михайлович.

– Все равно смысла не постигаю, – качаю я головы.

– Это то, что мы находим в конце поисков правды! – объясняет мне Достоевский. – Сколько правды не ищи, не найдешь. Ложь найдешь, раскопаешь, а там крохотное такое маковое зерно правды. Хорошая ложь должна быть на дрожжах правды замешана. Тогда и будет она пышная, красивая и неопровержимая. Для Лжи что самое главное? Чтобы ее опровергнуть не могли.

– Ложь почувствовать можно, – решился я на возражение.

– Хорошо сказал, – повеселел Федор Михайлович, – только люди ни чувствовать, ни мыслить толком не умеют. Им нужны простые до примитивности мысли и чувства, вот как автомат Калашникова. Автомат Калашникова и есть зернышко правда. Им прогресс человечества вершится. Простой и внятный образ Насилия. А другой глубинный смысл видишь?

– Нет, – отвечаю, – не вижу.

– Молод еще, – вздыхает Федор Михайлович. – Мудрость она с годами приходит. Как говорил мой друг Гегель: «Сова Афины вылетает в сумерки». Перед тобой, Иван, – Вечная Благодать. Вечную Благодать может дать или Бог, или автомат Калашникова, за то его и ценят. В смысле, автомат. У него преимущества есть перед Богом. Действует не чудесным образом, а грубо материальным, а, следовательно, более эффективным способом. Хочешь, Иван, Вечной Благодати?

– Молод еще я, – деликатно отказываюсь.

Посмотрел на меня Федор Михайлович и говорит:

– Есть в тебе искра, божий дар, суть и стержень наличествуют.

Ручка тут в его руке вдруг превратилась в бильярдный кий, которым он меня крепко треснул по голове, аж искры из глаз посыпались.

– Все! – говорит Федор Михайлович. – Я в тебе искру в пламя обратил. Теперь тебе нужна та, которая этот огонь жизни будет поддерживать. Чара, пойди-ка сюда.

И тут в комнату вошла она – недостающий фрагмент головоломки.

– Какой ещё головоломки? – не поняла Анна Игнатьевна.