Александр Кормашов - Случайный ни к чему не обязывающий секс

Полная широколицая продавщица сидела ан чем-то внутри киоска на и при виде покупательницы не сразу, но все-таки начала подниматься. Она поднималась тяжело, так тяжело, будто поднимала на плечах весь киоск.

– Что вам?

– Мне… – сказала она, поводив своим гладким пальчиком в перчатке по всему выбору сосисок, и толстых и тонких, и длинных, и розовых, и бурых, и тех,, что обернуты тонким слоем ветчины. – Вот эту. Это. Да, эту. – Она показала на свернутую спиралью колбаску, со следами обжарки на гриле.

– Рулле? С собой или здесь?

– С… собой.

– Девяносто рублей.

Продавщица положила две половинки квадратной булочки в духовку, саму колбаску на плиту подогреться, а потом стала неподвижно ждать деньги. Сотенная легла на тарелочку.

– Пить чего будете?

– Что?

– Пить чего будете?

– Нет. Ничего.

Продавщица положила деньги и осталась неподвижно стоять, молча глядя на неё из света темноту. Взяв сдачу, она отступила на шаг, открыла сумочку, достала кошелек, положила деньги в кошелек и еще немного порылась, чтобы удостовериться, что ключи не вылетели и телефон тоже там. Весь день звонивший, он сейчас предательски молчал. Продавщица неподвижно и неотрывно продолжала смотреть на неё, словно ей доплачивали за то, что она смотрит на покупателей.

– Вам с чем? – наконец, спросила она, когда духовка выключилась. – С кетчупом, майонезом, горчицей, с чем? Все равно?

Продавщица положила на одну половинку хлеба горячую тугую спираль колбаски, набросала на неё с полдесятка кружков солененького огурчика, накачала из тонких краников по веревочке майонеза и горчицы, намотала поверх красное кольцо кетчупа и накрыла все это другой половинкой хлеба. Острым краем засунула квадратный бутерброд в такой же четырехугольный пакетик, предварительно раскрыв его с двух сторон, затем положила в пакет побольше, завернула бумажный верх и протянула в окно. Даже через перчатку чувствовалось, какое там все горячее.

Она развернулась и едва не выронила пакет. Сердце прыгнуло в горло. Он стоял и смотрел на неё точно так же, как только что продавщица, молча, неотрывно, в упор. Этот человек в длинном черном распахнутом кожаном пальто стоял от неё буквально в двух шагах, неподвижный, как статуя из графита, если только бывает столько графита куском, и этот графит блестел, освещенный холодным светом киоска. Одна рука у него была засунута в карман, в другой он держал открытую банку пива. За первую, самую длинную секунду замешательства она мгновенно успела отметить его лицо с довольно правильными чертами, но такими чертами, которые существовали словно бы отдельно, как улыбка Чеширского кота, и не имели прямого отношения ни к пиву, на плащу, и ещё на высокий ворот черной водолазки, делавший его шею слишком тонкой для таких плеч. Вот урод, возмутилась она в следующую секунду. Вот урод! Бомжара в плаще. В ответ он, словно почувствовав незаслуженное оскорбление, перевел свой взгляд на её бутерброд и чуть пошевелил банкой. Алкоголик! И в тот момент, когда он уже надумал что-то сказать, она сорвалась и быстро побежала к машине. Быстро шмыгнула внутрь, заблокировала двери, завела двигатель, включила печку, фары и дворники, протерла перчаткой потное стекло, поставила рычаг селектора на букву «D», но так и не отпустила педаль тормоза.

Он стоял прямо перед машиной. Впрочем, не так, чтобы прямо перед капотом, и, вывернув руль, она могла легко выехать. Он стоял скорее, как памятник, как Феликс Дзержинский, человек с правильным лицом и не совсем правильной идей в голове, потому что держал в опущенной руке не кепку, а пиво. Да и голову как-то неестественно склонял набок, будто заглядывал внутрь собачьей будки.

Секунда – и она вся вскипела. И я из-за этого придурка должна выкручивать руль, чуть не закричала она, поддавшись выплеску злости и даже было чуть не подпрыгнув на сиденье. Но оттого что все же не закричала и все же не подпрыгнула, вдруг резко успокоилась. А вот я никуда не поеду. Я хочу есть! И она повторно заблокировала все двери. Потом развернула пакет, достала бутерброд и жадно откусила. Боже, как вкусно! Единственное огорчение в тот момент было то, что рот у неё был маленький, а булка большая, и часть кетчупа она мгновенно почувствовала у себя на плечах, как у человека который смеётся. Жуя, она недовольно бросала на него взгляд. Фары хорошо освещали черную, тонкой выделки кожу. Явно не шинель Феликса. Если же такой стиль, то конечно. Свой нынешний она подбирала два года.