Эль Эбергард - На тёмной стороне тебя. Не доверяйте красивым незнакомцам…

Сразу принялась вздыхать, что не мешало бы вместо Вены съездить в Испанию, чтобы поваляться на пляже. Я то знала, что она собиралась не столько загорать, сколько демонстрировать свой летний гардероб, от которого у местных жителей должен был случиться приступ восхищения ее фигурой и умением красиво, стильно одеваться.

Пока она в третий раз подкрашивала губы, я мысленно возвращалась к своей комнате, в которой остались моя скрипка, стопка музыкальных тетрадей и маленький глиняный кот в красных казачьих шароварах, наигрывающий на бандуре. Кот достался мне еще от моей бабушки, которая пела в казачьем хоре.

Как сейчас вижу ее перед собой: невысокого роста, с полными руками и плечами, синеглазая, веселая, восхитительно поющая украинские народные песни. Наверное, часть ее таланта передалась и мне и я не зря отучилась в музыкальной школе, а потом и поступила в музыкальное училище, чтобы посвятить себя любимой профессии.

Вероника часто приходила ко мне в комнату, чтобы послушать, как я играю. Она прыгала на кровать, смеялась и что-то рассказывала взахлеб, пока я не принималась играть. Тогда она начинала грустнеть и к концу жалобно просила, чтобы я не доводила ее до депрессии своими рыдающими мелодиями. Потом она повторяла, что быть скрипачкой в наше время совсем не то, чтобы быть ударником в крутой рок-группе.

– Вот у нас в юридическом… Ты бы только посмотрела! – говорила она поучительно…

И так начиналась каждая ее речь, посвященная неисчерпаемому количеству молодых людей, приезжающих на дорогих машинах, покупающих себе дома в Ницце и проводящих выходные то в Риме, то в Нью-Йорке. Следовало еще взглянуть на высоких и божественно стройных девушек, выпархивающих из разноцветных «ауди», в лучших нарядах от ведущих дизайнеров мира, с новехоньким маникюром на тонких пальчиках, украшенных сверкающими бриллиантами в несколько карат, чтобы вообразить себе всю степень счастья, которое испытывала Ника, перечисляя все это снова и снова. Она еще так томно скидывала длинную платиновую челку себе на один глаз, надувала губы и неторопливо укладывала ногу на ногу, вероятно, представляя себе, как в этот самый миг она сидит в роскошном авто рядом с королем каких-нибудь нефтяных вышек или газовых месторождений.

Я ее слушала, как обычно, совершенно спокойно, совсем не заражаясь всем этим гламурным великолепием, заодно удивляясь тому, что на меня это не производит никакого впечатления. Даже сам Сатана не соблазнял Еву столь горячо и убедительно, как Вероника, рисующая мне картины безоблачной и райской, по ее твердому убеждению, жизни.

Но она уходила из комнаты, унося с собой свои звездные мечты, оставляя меня с моей неизменной скрипкой, с моими собственными мыслями, в моей глупой расшитой блузке, которую я вскоре обнаружила со ржавым пятном от утюга на самом видном месте. Понимая, что ругаться на Веронику совершенно бессмысленное занятие, я молча проглотила слезы и просто отвернулась к стене, лежа на кровати. Она все прекрасно поняла и без моих гневных слов, которые я повторяла про себя, и каялась с видом закоренелого грешника, ожидающего Высшего суда. Я злилась и на себя, и на нее, но тут уж ничего нельзя было поделать: блузка все равно была испорчена.

Я оставила эту блузку висеть на видном месте, чтобы подруга могла лицезреть свое злодеяние всякий раз, как она заходила ко мне. Целью было воспитать в ней уважение к чужой жизни и к моим привычкам. И правда, поначалу Ника была тише воды, ниже травы. Но спустя неделю на моем столе появилась коробка с розовой лентой, которую мне надо было срочно распаковать, пока рядом приплясывала подруга, испытывая мое и свое терпение.

Там я обнаружила голубую шелковую блузку, которую бы никогда не смогла себе позволить. С нее и началось вторжение в мой шкаф новых вещей, приносимых порой тайно, а позже и явно, чтобы навсегда преобразить меня в расписную красавицу.

Вероника обожала роль моей феи-крестной, пока я, как замазанная пеплом Золушка, корпела над посудой и уборкой днем, а вечером терзала ее игрой на скрипке, доводя ее до того состояния, когда она готова была выть под дверью, как те собаки, что слишком чувствительны к жалобным нотам, извлекаемым из инструмента.

– Олеся, тебе следует дать еще одну фамилию, – говорила она. – Знаешь какую?

Я отрывала смычок от струн и меняла голос, насколько это возможно, подражая хрипловатому тембру Шерлока Холмса:

– Конечно, милый Ватсон, как Вам будет угодно!