Макс Алексеев - Megapolis. В активном поиске

– Ты идешь домой?

– Да, домой.

– Пойдем вместе?

– Пойдем.

Она светилась улыбкой, говорившей на его языке. Мечтающей остаться наедине и прикоснуться к миру, свободному от кирпичных стен в белой штукатурке. От графиков и стандартов, от звонков и уговоров. Шаг за шагом, без пустых и глупых шуток. Они шли по улице, которую знали от самого рождения. С момента первых шагов по ее асфальту. Трескавшемуся на ветру и под подошвами людей, смотрящих на часы. В потоке спермы, определяющей ход сумасшедшего круговорота вещей. Готовая взять в рот и нежно слизать его возбуждение. Возможно, самая близкая. И, бесспорно, одна из самых красивых на свете девушек.

Он хорошо запомнил ее щеку, не похожую на мужские. Запомнил сердцебиение, возникавшее вместе с ней, когда они стояли друг перед другом и смотрели в бездны глаз. Утопающие в нежности и счастье. Поставленные перед минутами расставания. Через три, пять или десять минут. Он точно не знал.

– Мне нужно идти.

– Давай постоим еще.

– Хорошо, но не долго.

– Хорошо.

Они продолжали улыбаться и смотреть друг на друга. В мире без границ, украшая потрескавшиеся стены любовью. Чистой и прекрасной, без ненависти и сожаления. В мире свободном от криков родителей и обещаний, которым никогда не суждено было сбыться. Держа ее руку в своей. Касаясь нежно ее пальчиков, сносившей его голову. И оставшейся в памяти до последних дней – белоснежной улыбкой и счастьем, преображающим все вокруг.

Она ушла, а он остался. Остался наедине с самим собой, чтобы понять то, что с ним происходило. Чтобы просчитать заново шаги и взгляды, почувствовать ее, войти в нее. Он смотрел вдоль улицы и перед глазами мелькали сугробы, а время клонилось к вечеру. Он не понимал, что делал там и зачем снова переживал это событие. Перечеркнувшее вожделение и научившее чувствовать нечто большее, чем интерес к трусикам одноклассниц. К их соскам, иногда выступавшим на тонкой, поглаженной матерью, футболке. В стихах, что они писал на подоконниках и полу. Под музыку ангелов, рассекающих облака невежества и вседозволенности. В ее бесконечной улыбке без помады. Естественной и настоящей улыбке.

– Но у меня есть другая.

– И что?

– Ей это не понравится.

– Наверное, не знаю.

Он остановился у моста и задумался. Возможно, она говорила правду и тогда ему следовало пересмотреть некоторые принципы. Перестать исследовать, погружаясь в чужие судьбы и миры. В картинки прошлого и фотографии неизбежного. По шагам, оставшимся в истории, в историях, в множестве судеб. В очередной раз падая на асфальт и забывая выключить свет в коридоре. Возвращаясь домой и падая в кровать, укрывающую одеялом от жестокости и безнадежных наставлений.

Утро началось в двенадцать. С чашки кофе с молоком и бутербродов, к которым он даже не притронулся. Он сидел около часа в кровати и пытался прийти в сборки, погруженный в размышления о снах, аккуратно вписывающихся в практику пробуждения. Словно они – часть какого-то заговора, берущего верх над его разумом. Стучащих в окна и преследующих тенью по улицам, мощенным декоративными кирпичиками. Стремящиеся в один момент настигнуть его, застать врасплох и бросить в реку. С простреленной грудью, истекающего кровью и благодарностью за жизнь, что он успел мельком пролистать. Тихой, старой квартирой в центре безумного города, влекущего потерянные души с необъятных просторов страны. Потерянных шлюхи и наивных дурочек.

Ложь делала их жизнь невыносимой. Она была их наркотиком, привлекательным соблазном и источающим похоть ядом. Разноцветными лентами на деревьях, в звуках праздничного оркестра и шуме ярких фейерверков. Она развивалась сладкими объятиями чужих сердец, фокусируясь в отражениях их глаз. Теплом летнего вечера, оставляющего за собой запахи возбуждающих духов. Мягкой травкой подстриженных газонов, под пылью извилистых дорожек парка. Людьми, случайно входившими в их жизнь. Соглашаясь на чашечку кофе, открывающую горизонты страха и ненависти. Она была их сладкой болью, ошибкой операционной системы. Их, и ничьей больше.

Она манила заблудившихся странников в свои объятья. Тянула к ним дрожащие от слабости руки. Просила их выслушать переживания одинокого сердца и оправдаться перед лицом общества пропавших. Принять дозу и расширенными зрачками схватить линии давно забытой эйфории. В надежде положить начало новому шедевру, неуверенно нанося краски на истерзанный холст. Она хотела идти до конца, наслаждаясь синтетическими мирами. Запираясь по вечерам на ключ в своей комнате и сбрасывая надоевшие маски. Во благо семьи и близких, уповая на чудо и случай. Она подходила к любимым и впивалась в их шеи. Она жаждала их поддержки и умоляла о воздаянии. Каждую ночь смотря в потолок и прислушиваясь, как один из них просыпался в сумраке кошмара. Как он выключал будильник и шел в ванну, смирившись с неизбежным.