Лариса Малмыгина - Лилия Белая. Эпический роман

Прошла, наверное, вечность. Неожиданно для сельчан, уже покорно притерпевшихся к беспросветности безрадостных однообразных будней, выглянуло слепящее глаза солнышко. Оно неспешно окинуло удивленным взглядом унылое бытие крестьян и, смилостивившись над ними, решило подарить бесправным людям несколько часов подлинного счастья. И тут грянул мороз. Заскрипел снег под полозьями саней, весело заржали кони разных мастей, приветствуя пришедшую, наконец-то, зиму. И тогда Уля открыла глаза. Жить не хотелось.

– Неча валяться, – заметив пробуждение нелюбимой невестки, сдернула с нее стеганое одеяло Фекла Устиновна. – Довела моего сыночка до тяжкой немочи, проклятая. Вернула бы я тебя Василью, да токмо отец не велит. Заморочила стары мозги Дементию Евсеичу, колдунья назаровская.

Вздрогнув, Ульяна попыталась подняться, да только напрасно, не послушались ее ноги и голова закружилась.

– Маманя! – вошел в их светелку вечно пьяный муж Уленьки – Маманя, Улька померла, что ль?

С силой повернувшись на ненавистный сиплый голос, девушка в ужасе замерла.

– Жива змея подколодная, – покачала редковолосой головой свекровка, – чтой-то ей сдеется!

– Отринь, карга старая! – вдруг оказался подле второй половины старший Макаров. – Не то по зубам получишь! А ты лежи, лежи, девонька, Парашка немедля тебе пирога капустного приволочет.

Сузив почти белые свои глаза, не обросшие до сих пор ресницами, отвернулась от снохи Фекла Устиновна, отвернулась да из светлицы вперевалку пошла. Опустив щуплые плечики, покорно поплелось за нею и ее единственное чадо.

– Не кручинься, зазнобушка, – рывком наклоняясь над девушкой, зашептал между тем Дементий Евсеич. – Брошу я старуху беззубую да на тебе женюсь. Родишь ты мне сыночка нормального, на меня похожего. Будет на кого свои капиталы оставить.

Его бородатое лицо ужасало горемычную, но она все яснее и отчетливее начинала понимать, что этот огромный и неповоротливый, схожий с медведем, мужик – единственный из всех живущих на белом свете, способный защитить ее от побоев душевнобольного мужа.

– Полюби меня, девица, – надрывался меж тем над ее ухом грозный свекор, и его толстые мясистые пальцы неумело гладили обмякшее от слабости тело сношеньки. – Не перечь мне, краса ненаглядная. Давно я тебя заприметил, да чтоб ты рядком со мною находилася, решил сдуру болвана Тришку на тебе женить. Прости мужицку страсть, любушка!

– Не надо! – в ужасе воскликнула Уленька, оттолкнулась от старика постылого и снова погрузилась в спасительное небытие.

Была ночь, когда Уля пришла в себя. Пошевелив онемевшими пальцами, девушка с тоской осознала, что до сих пор жива. С омерзением вспомнив о домогательствах Дементия Евсеича, она поднатужилась и встала. Неведомая сила подняла ее иссохшее безвольное тело и поставила его на ослабевшие от болезни ноги. Пошарив руками по тумбочке, несчастная нашла свечку и коробок спичек, а когда несмелый огонек осветил окружающее пространство, Улюшка поняла, что находится в горнице совершенно одна. Мощный порыв ветра с силой прибил озябшую ветку старой корявой яблони к окошку ненавистного макаровского дома, и тогда раздался тихий стук в дверь. Уленька вздрогнула и прислушалась. Бесстрастное тиканье часов резко ударило в уши и оглушило ее настолько, что она, будто защищаясь, крепко стиснула веки. Прошла вечность. Холодная щекотливая струйка едкого пота давно не мытого тела извилистым ручейком пробежалась по ее оцепеневшей напряженной спине, скопилась на ложбинке между окаменевшими ягодицами и по ногам ринулась на полосатый домотканый половик. Стало зябко.

Неясный шорох неспешно прошелся по застывшей от ужаса светелке и остановился подле большой русской печи. Вспомнив о бабушкиных сказках про домовых, Уленька решила улыбнуться, но вместо дерзкой, разрушающей глупые деревенские суеверия усмешки, на свет божий родилась страшная, отчаянная гримаска.

«Надо непременно бежать, – затравленно оглядываясь по сторонам, внезапно решила девушка. – Только куда пойдет сиротинка бесприютная? К батюшке, который не пустит ее на порог»?

На полированном фабричном стуле как ни в чем не бывало мирно покоилась ее первая, вызывающая острую зависть подружек, кроличья шубка. Серые, расшитые замысловатыми узорами, валенки прикорнули к тяжелым полам подлинного господского одеяния. Будто кто-то специально приготовил их для отчаявшейся беглянки. Даже синее шерстяное платье лежало на краю кровати и настоящие городские чулки.