Ребекка Пейсли - Полночь и магнолии

Он уже ни о чем не мог думать, а только ощущать. До сих пор она удерживала его руку между своих грудей. Желание вновь захватило его.

Боже, как она прекрасна!

Это, конечно, был лакомый кусочек и находиться с ней в такой близости было трудно.

— Я говорю, что буду любить тебя так, как никто другой тебя не любил, — пообещала Пичи, заглядывая в его страстно загоревшиеся темно-голубые глаза. — Я, конечно, не могу любить тебя прямо сейчас, потому что я не знаю тебя хорошо. Но я же когда-то узнаю тебя? И я буду обожать тебя как сливовый пудинг. И… И возможно, ты тоже полюбишь меня. Ты знаешь, мое единственное желание, чтобы ты любил меня, чтобы последние дни моей жизни были заполнены любовью — моей и твоей…

Ее просьба полюбить ее заставила его вздрогнуть. Он отступил на шаг от нее.

— Сенека? — произнесла она.

— Да, — ответил он рассеянно. Она надула свои губки.

— Настало время… Он нахмурил брови.

— Время? Для чего?

— Поцеловаться! Ну, больше мы ничего, пока что, не сможем сделать, как только совершить этот грех. Конечно, я никогда этого раньше не делала, но моя соседка миссис Макинтош… Но она говорила, что это очень хорошо. А вообще она говорила, что это — удовольствие для простаков. Но я не знаю, врала она или нет…

Сенека был в замешательстве. Стиль, в котором она пригласила его расцеловать ее, был настолько нелепым, что это его возмущало. А, с другой стороны, это было очень смешно, и он едва сдерживался, чтобы громко не рассмеяться.

Уже не в первый раз она вызывала в нем такие противоречивые эмоции. Практически с того момента, как она ввалилась в его комнату, она злила его, приводила в смятение, вызывала желание, потрясала и смешила.

— Конечно, я думаю, что все будет хорошо, — поправилась вдруг Пичи, заметив выражение его лица. — А может быть грех сразу целоваться? Я тебя совсем мало знаю, а самый ужасный грех, конечно, поцеловать мужчину, прежде чем его хорошо узнаешь. Жаль, Сенека, что ты не сможешь поцеловать меня сегодня. Я не знаю почему, но… но не сегодня…

Сенека опять чуть не рассмеялся.

— Значит, ты отказываешься меня поцеловать, — спросил он.

— Да, но только до тех пор, пока хорошо тебя не узнаю…

Больше всего на свете ему хотелось взять ее в объятья, расцеловать и… Но она смотрела на него своими сияющими зелеными глазами так наивно и доверчиво, что он сказал:

— Сейчас ты ляжешь спать!

— Лягу спать? С чего?

— С чего, — передразнил он ее. — Я полагаю, что тебе нужно выспаться.

— Это означает, что ты хочешь, чтобы я пошла спать?

— Да, — ответил Сенека.

— А почему ты так говоришь?

— Потому, что ты останешься спать здесь. Она раскрыла рот от изумления.

— Черта с два я останусь! Мы еще не поженились. Если ты думаешь, что я из тех девушек, кто сразу прыгает в кровать, ты ошибаешься, Сенека!

Это заявление говорило о ее девственности. Девственность — вот, что было необходимым условием невесты для королевской семьи Авентины. Конечно, потом она станет страстной женой, но это потом.

А сейчас он сказал:

— В будущем, пожалуйста, воздерживайся говорить о таких непристойностях. Ты будешь спать в моей кровати, а я расположусь на диване.

Она взглянула на огромный бархатный диван, а затем на кровать. Затканный золотыми узорами бархатный балдахин над кроватью был настолько длинным, что золотые концы кистей свисали до пола.

Предметом ее желаний было поспать в такой кровати.

— Хорошо, но только никаких фантазий в середине ночи, слышишь? — спросила она. — Ты самый коварный соблазнитель из тех, кого я встречала. А если будешь прилипать со своими штучками, я смогу сказать тебе «нет».

Ее отповедь его развеселила, но наивная честность и тронула, и смутила, и застала врасплох. Ему никогда не давалась такая откровенность. Опять показалось, что они уже где-то встречались.

Ему стало неловко, что он учил ее прятать свои эмоции. Она наклонил голо ну и сказал:

— Я даю тебе слово, что ты будешь в полной безопасности сегодня ночью.

Удовлетворенная его обещанием, она взяла сумку и прошла к кровати. По дороге она увидела, что за аркой есть еще одна комната. Ох, какая это была комната! В мраморном полу была вделана сверкающая золотом ванна. На стенах висели пушистые полотенца и лежали на полках белые куски мыла. И все это многократно отражалось в полностью зеркальных стенках.

— Боже, я никогда не представляла, что может быть такая ванна. Мы мылись дома в деревянной кадке, что стояла у очага. Потом она наполовину сгнила, а отец так и не сделал новой, и нам приходилось ходить мыться в ручье Макинтошей. Боже, какая холодная была там вода! А отец дразнился, что от ледяной воды на груди растут волосы! Но я не верила, что от ледяной воды растут волосы. А тем более у меня. Я ведь девушка…