Ольга Славникова - Любовь в седьмом вагоне

В коридоре, один на весь вагон, стоял у дальнего окна с развевающейся занавеской задумчивый Валериан Антонович.

– И откуда я знал, что вы не спите в эту ночь? – спросил он мягко, давая Леночке место у поручня. – Дай, думаю, подожду. И вот дождался…

За окном полого падающий снег светился в ночном безлюдье, будто старое зеркало; пролетали легкие прутяные перелески, промахивали огни. Леночка и Валериан Антонович проговорили четыре часа. Валериан Антонович рассказал, что по профессии он хирург-кардиолог, едет в Петербург на конференцию. Рассказал, что вдов, имеет трех взрослых дочерей – и ни одна не похожа на мать, а только на него самого. Что уже не помнит живого лица супруги, а когда пытается восстановить его, закрыв глаза, видит мысленно только ее фотографии.

Время от времени Валериан Антонович, извинившись, уходил в тамбур покурить. За эти несколько минут Леночка могла тихонько ускользнуть к себе – но продолжала стоять у окна, глядя на бегущую за поездом луну, которая словно растворялась в собственном пылании, как таблетка шипучего аспирина. Леночка думала, что память загадочная вещь, что Валериан Антонович очень милый человек и будто создан для нее, под ее сегодняшнюю жизнь. Но очень странно все совпадает, словно по какому-то умыслу – нет, нет, ни за что! Возвращался Валериан Антонович, держа в большой горсти маленькую, как орешек, обкусанную трубку. От него приятно пахло табаком, а еще усталостью – так пахнет осенью в раскрытых огуречных парниках. Видно, что он был из тех без пяти лет стариков, кто разрешил себе, наконец, пожаловаться – и не может остановиться. Должно быть, он вот так пожаловался шаманке, и она предложила ему во всех смыслах удачную сделку. И все-таки у Валериана Антоновича были замечательные седые руки и очень хорошая улыбка, от которой смешно шевелилась острая бородка…

– Я, знаете, привык жить, как живу, – глуховато рассказывал он. – Только когда иду по улице, очень не хватает женской руки справа. Так пусто – будто ступаю по краю пропасти. Толкнет кто-нибудь случайно, не со зла – и упаду…

Договорились, что на другой вечер в Петербурге встретятся и побродят втроем (Таточка запланировала какую-то выставку, но, кажется, у нее имелось только два билета). Леночка еще не знала, как поступит: на всякий случай она дала Валериану Антоновичу неправильный номер московского телефона. Этот номер, отягченный, как цепь висячим замком, одной неправильной цифрой, начал сниться Леночке, как только она коснулась головой вздыбленной подушки.

Но долго поспать не удалось. Леночка очнулась от странного ощущения, будто кто-то тяжелый сидит у нее в ногах. Она открыла глаза. Круглое, бледное лицо шаманки слабо светилось в полутьме, из-за перебегающих бликов оно напоминало циферблат, на котором каждую секунду стрелки переводятся на час вперед.

– Дорогая, отчего ты такая тяжелая? – хрипло спросила перепуганная Леночка.

– Мой дух во мне, – ответила шаманка, не разжимая губ.

Леночка приподнялась на локте. Ей сделалось жарко, сердце металось где-то в ночной рубашке, будто крупная мышь.

– Когда шаман вмещает духа-покровителя, он делается тяжел, как камень, – пояснила племянница гудящим голосом, исходившим прямо из ее груди.

Только тут Леночка увидела, что на племяннице надета необычная шуба. Грубая, коробчатая, она была увешана жухлыми лентами и металлическими предметами, которые Леночка поначалу приняла за свои серебряные ложки и вилки. Но сразу же она разглядела, что это была вовсе не посуда, а странные пластины и диски, между которыми покачивались фигурки животных, казалось, буквально сделанные вручную: будто кто-то сжимал в горсти расплавленный металл, и эти застывшие жмени железа сами собой становились похожи на волка, оленя, песца.

– Ты тоже едешь в этом поезде, дорогая? – заискивающе пролепетала Леночка, пытаясь вытащить из-под каменного веса затекшую ногу.

– Нет, я сейчас лечу на самолете. Я лечу над тобой, будто сова над куропаткой, – прогудела шаманка. – Я тебе снюсь.

– Да чего же ты хочешь от меня?! – в отчаянии воскликнула Леночка, так, что пространство купе призрачно вздрогнуло и спящая соседка, видная будто сквозь натянутую марлю, заворочалась во сне.

– А достала ты меня, дорогая тетя Лена, – вдруг произнесла племянница своим обычным голосом, и сразу сделалось заметно, что на губах у нее толсто, как варенье, намазана помада. – Существуешь вся такая несчастная! Я как к тебе приехала, как увидала эту затхлую комнатку с фотографиями дорогих покойников – мне аж дурно сделалось. А ведь тебе, тетя Лена, все было дано для счастья. Жила в Москве, при живых родителях, закончила университет. Не то, что мамка моя – в леспромхозе. И как ты собой распорядилась? Посмотреть на тебя – живой труп, а ведь шестидесяти нет.