Майкл Корда - Идеальная пара

– «Прости, прости! Последний поцелуй – и я спущусь», [10]– произнес мужчина своим красивым, исполненным нежности голосом. Когда они поцеловались, публика глубоко вздохнула – во всяком случае женщины, хотя в зале, заполненном лишь наполовину, их было не так много.

Именно за этим они и пришли в театр – не просто посмотреть шекспировскую пьесу «Ромео и Джульетта», а увидеть Роберта Вейна и Фелисию Лайл – ту, которая несколько месяцев назад получила «Оскара» за лучшее исполнение главной женской роли в своем первом голливудском фильме, – играющих Ромео и Джульетту.

Медленно, неохотно он разжал объятия, нежно провел пальцами по ее щеке, будто хотел навсегда удержать в памяти ее прекрасный образ, потом легко перепрыгнул через ограждение балкона и повис на руках, глядя ей в лицо.

Наступила долгая пауза – такая долгая, что в зале начали покашливать, а потом хихикать. Те, кто сидел в первых рядах, видели, что губы Вейна двигались, как будто он шептал что-то, но лицо Фелисии Лайл оставалось совершенно безжизненным, лишь в глазах застыло выражение ужаса.

Несколько минут, которые показались Вейну часами, он висел над сценой, ожидая, как и зрители, когда Джульетта возьмет себя в руки и произнесет свою реплику. Потом с неподдельным испугом, не имевшим ничего общего с актерской игрой, он разжал руки и тяжело рухнул на сцену, вскрикнув от боли.

На мгновение воцарилась тишина, пока Фелисия Лайл удивленно смотрела на своего партнера и любовника, как будто не могла понять, что он делает, лежа внизу на сцене. И вдруг она начала хохотать.

Ее смех продолжал звучать, даже когда опустили занавес, скрыв наконец актеров от глаз публики.

«Вот так я умираю с поцелуем». Эти слова были аккуратно выведены на обороте почтовой открытки такими крупными буквами, что они залезали на правую сторону, предназначенную для адресата. Его имя было написано очень мелко в самом углу тем же знакомым почерком. Вейн задумался, не было ли в этом какого-то скрытого смысла.

Он прочитал эти слова вслух; они четко прозвучали в разогретом, неподвижном воздухе. Его голос поднялся над шумом вентиляторов и стуком инструментов плотников, в очередной раз менявших декорации в соседнем павильоне. Снаружи стояла тридцатиградусная жара и ярко светило солнце, но здесь воздух был спертым как внутри подводной лодки – пахло застоявшимся сигаретным дымом, потом, разогретым металлом, пылью.

– Выходишь на площадку?

Роберт Вейн даже не взглянул на приятеля. Он рассматривал изображение на открытке – цветную фотографию здания, похожего на миниатюрный вариант отеля «Беверли-Хиллз» одноименного городка, с такими же ярко-розовыми стенами, вдоль которых росли пальмы, с крышей под испанской черепицей. На окнах были решетки, но при такой любви к кованым чугунным украшениям, как в южной Калифорнии, они вполне могли быть просто прихотью архитектора или декоратора. На одном из окон верхнего этажа чернилами был поставлен жирный крест, как будто обитатель этой комнаты взывал о помощи. Вейн ощутил, как у него внутри все сжалось от привычного чувства вины и страха, и поморщился.

– Это «Ромео и Джульетта», – с легким раздражением объяснил он. – Последняя реплика Ромео. Потом этот дурак несчастный убивает себя.

Вейн сидел перед столом в гримерной и курил. Он был в гриме; на нем была тонкая рубашка с рюшами и узкие лосины. Его довольно длинные волосы были тщательно уложены: таков был голливудский стиль для романтических героев восемнадцатого века. Он снял сапоги, которые были сшиты для Рональда Колмана, у которого, очевидно, был меньший размер обуви, и Вейну они ужасно жали. Куртки, рубашки и брюки можно было переделать в костюмерном цехе за один день, но когда дело касалось шляп и обуви, приходилось брать, что есть. Вейн отложил открытку и со вздохом стал массировать себе ноги.

– Боже, как я ненавижу ждать, – сказал он.

– Ну, платят-то одинаково, играешь ты или ждешь. Почему бы не взять вязание, чтобы скоротать время? – сказал находившийся с ним рядом мужчина. Он взял пару воображаемых спиц и начал ритмично двигать руками. Увидев, что Вейн не смеется, он покачал головой. – Чувство жалости к себе не поможет, приятель.

– В самом деле? Помимо выпивки, это сейчас единственное мое утешение.

– Предполагается, что здесь люди не должны испытывать такого чувства. Это против правил, все равно что гулять по ночам по Беверли-Хиллз. «Ты должен каждый день вставать с улыбкой», – передразнил он Джимми Дюранта так ловко, что сам Джимми был бы поражен, но это ничуть не тронуло Вейна, потому что тот никогда даже не слышал о нем.