Майкл Корда - Идеальная пара

Языки пламени слились в общий костер, обуглившиеся листки начали сворачиваться в трубочку. Робби слегка приподнял голову; отсвет огня упал ему на лицо, так что в эту минуту оно показалось полным жизни. Потом бумага почернела, превратилась в пепел, и лицо Робби опять стало безжизненным.

– Отлично, Гиллам, – благодарно прошептал он. Его голос смолк как тихий всплеск в озере тишины.

Пентекост вернулся к письменному столу. Он сунул руку в ящик, достал сверток и стал разворачивать его. Теперь он увидел, что кусок шелка был бледно-бежевым шарфом, того же цвета, что и галстуки американских офицеров в годы войны. Местами на шарфе были бурые пятна, похожие на ржавчину: На одном его конце были вышиты инициалы «МК», так что он без труда догадался, что шарф принадлежал Марти Куику – хотя как он оказался здесь, было объяснить гораздо труднее.

Достав завернутый в шарф предмет, Пентекост чуть не вскрикнул от удивления. Это была самая знаменитая вещь, связанная с историей английского театра, пропавшая почти сорок пять лет назад, чье местонахождение Робби упорно отказывался обсуждать: шекспировский кинжал!

Пентекост знал практически все об этом кинжале – да и какой театровед не знал этого? Он был подарен самим Шекспиром своему другу, соратнику и выдающемуся актеру Ричарду Бербеджу, и с тех пор в течение трех столетий переходил от одного великого исполнителя шекспировских ролей к другому. Он принадлежал Гаррику, потом Кину, Ирвингу, а совсем недавно Филипу Чагрину. Кинжал был своего рода связью с прошлым, с самой историей английского театра, и своеобразным символом театрального величия, равным монаршей короне.

Пентекост с благоговением взял кинжал в руки. Он был очень простым, лишь гарда была украшена декоративной гравировкой, да полоска серебряной проволоки обвивала его рукоятку. В ту эпоху, когда мужчины в основном были вооружены, Бербедж и играл с ним на сцене, и носил его как оружие, так что лезвие кинжала был острым как бритва, а его острие напоминало иглу.

На острие были какие-то пятна, похожие на ржавчину, а в остальном кинжал выглядел как новый. Пентекост не видел его со дня свадьбы Робби и Фелисии; тогда, насколько он помнил, он стал причиной каких-то неприятностей…

Он ощутил странный прилив радости и облегчения. Многие годы он собирал все, что имело отношение к творчеству Робби: помимо организации выставки у него были планы создать мемориальный музей Роберта Вейна в Национальном театре, а так же увековечить его имя открытием нового театра и кафедры при факультете елизаветинской драмы в Оксфорде, не говоря уже о других многочисленных проектах в Великобритании и Соединенных Штатах. И везде требовались какие-то вещи, которые принадлежали Робби. Гиллам провел с Вейном немало времени, особенно в последние недели, составляя списки этих вещей и решая, куда пойдет каждая из них после смерти великого актера, но когда речь заходила о шекспировском кинжале, Вейн упорно, даже сердито молчал.

Пентекост в конце концов сделал вывод, что Робби, вероятно, куда-то положил реликвию и не хотел признаться, что забыл куда. Так оно, видимо, и было, раз Гиллам теперь нашел кинжал. Он поднес его к постели Вейна, чтобы тот мог его увидеть.

– Слава Богу, – сказал он. – Наконец я нашел его!

Но на лице Робби появилось такое испуганное выражение, что Пентекост едва не уронил кинжал на кровать. Глаза умирающего расширились от ужаса, губы скривились в страшной гримасе, он заскрежетал зубами, сжимая пальцами одеяло. Медсестра поспешно достала шприц и приготовилась сделать ему укол.

– Убери его! – прохрипел Робби. Его голос звучал теперь громче, хотя и был искажен, как понял Гиллам, неподдельным страхом.

– Чего ты боишься, старина? – попытался успокоить его Пентекост. – Он непременно должен быть в экспозиции. В ней как раз его и не хватало…

Выражение лица Робби заставило его замолчать. Медсестра уже протирала ему руку тампоном, но силы вдруг вернулись к нему, хоть и на мгновение, и он резко оттолкнул ее руку.

– Убери эту проклятую штуку, – отрывисто велел он. – Я хочу, чтобы ее положили со мной в могилу.

Пентекост озадаченно посмотрел на друга.

– Зарыть? Вместе с тобой? – Он не мог поверить своим ушам. Это была реликвия с трехсотлетней историей, самая дорогая вещь в театральном мире. По правде говоря, кинжал принадлежал театру, нации, а не одному человеку, пусть даже самому великому. – Ты шутишь, Робби, – с мольбой в голосе произнес он.