Майкл Корда: Идеальная пара

С наигранной живостью Пентекост попытался возразить ему.

– Бьюсь об заклад, Робби, что доживешь. Готов держать пари, что ты сам разрежешь ленточку. Выставка будет потрясающей: твои театральные костюмы, личные вещи, записные книжки, тексты твоих ролей, сотни фотографий… Везде будут стоять телевизоры, где будут показывать отрывки из твоих фильмов. Это называют «мультимедиа» – черт его знает, что это значит.

– Я знаю, что это значит. – Вейн взял с серебряного подноса чашку чая, сдобренного бренди, и дрожащей рукой поднес ее к губам. Осторожно подув на поданный ему напиток и убедившись, что он уже достаточно остыл, он с шумом сделал пару глотков. Чай, казалось, придал ему бодрости. Его кожа осталась по-прежнему бледной, но в синих глазах мелькнула искра жизни. – И портрет Фелисии тоже будет там? – хитро спросил он.

Пентекост и леди Вейн обменялись взглядами: в его глазах читалось смущение, в ее – раздражение. Любое упоминание Фелисии Лайл, первой леди Вейн, всегда оскорбляло нынешнюю, вторую леди Вейн. Пентекост подумал, как бестактно – даже неприлично – было со стороны его друга упоминать имя Фелисии, особенно после всех усилий, затраченных леди Вейн на подготовку этого обеда.

Разговор о портрете был в любом случае болезненной темой, поскольку леди Вейн категорически возражала против его включения в экспозицию выставки, но ее возражение было отвергнуто. Фелисия Лайл была самой знаменитой актрисой своего времени, фактически более знаменитой, чем сам Вейн, и в течение почти пятнадцати лет они были самой прославленной романтической парой в театральном мире, легендарными любовниками на сцене, на экране и в жизни, хотя после войны они уже больше не играли вместе – что всегда было и осталось загадкой для Пентекоста.

Уже этого было достаточно, чтобы нынешняя леди Вейн завидовала своей предшественнице. К тому же Фелисия Лайл была одной из самых красивых женщин в мире, воплощением изысканности, очарования, шарма и таланта. Упоминание о ней, как и ее портрет, невозможно было исключить из экспозиции, и Пентекосту пришлось использовать весь свой такт, чтобы убедить в этом леди Вейн.

– Он будет там, Робби, непременно будет, – спокойно сказал Пентекост, стараясь так можно скорее закончить обсуждение опасной темы.

Выражение лица леди Вейн сделало бы честь Медее, которую она когда-то играла. Она была – теперь уже в прошлом – эффектной женщиной и достаточно способной актрисой, но ей было вдвойне трудно всю жизнь играть роль преемницы легендарной Фелисии – ведь Фелисия Лайл стала звездой сцены в двадцать лет, а в тридцать уже получила свою первую премию Американской академии киноискусства, мгновенно покорив Голливуд. Бронзовая звезда с ее именем была вмурована в асфальт бульвара Голливуд; отпечаток ее ладоней навечно остался на бетонной плите у Китайского театра Граумана; театры на Бродвее и в лондонском Уэст-Энде носили ее имя; печали и радости ее жизни стали темой многочисленных журнальных статей и художественных жизнеописаний. Двадцать пять лет назад ее смерть от пневмонии, обостренной непрерывным курением и неумеренным потреблением спиртного, стала причиной национального траура по обе стороны Атлантики.

Чай наконец совсем остыл, и Вейн осушил чашку одним глотком.

– Я хочу увидеть портрет, пока его не увезли.

– Право же, Робби! Неужели это так необходимо? – раздраженно бросила леди Вейн.

– Я – хочу – его – видеть, – недовольным тоном повторил Вейн, как ребенок, выделяя каждое слово. Многие считали, что он уже выжил из ума, но Пентекост отлично знал, что это не так. Вейн оставался величайшим актером, даже в таком преклонном возрасте. Он вполне мог заставить людей считать себя дряхлым и выжившим из ума, лишь бы добиться своего; особенно часто он прибегал к этому, когда знал, что ему будут перечить.

– Это ужасно! – сдавленным голосом произнесла леди Вейн, прижимая салфетку к глазам. – После всех хлопот об этом глупом обеде… после всего, что я вынесла за последние недели… ты мог бы сейчас по крайней мере из приличия не напоминать мне о ней.

– Я просто выразил желание увидеть ее портрет. – Силы, казалось, вновь оставили Вейна. На мгновение Пентекост подумал, что Вейн готов уступить супруге, но старик собрал остаток сил и упрямо затряс головой, сердито сверкнув глазами. – Я хочу, чтобы его повесили в моей комнате, – сказал он. – Так, чтобы я мог его видеть. Немедленно. – Он обращался с приказом к Пентекосту, а не к леди Вейн, отлично зная, что она ни за что не выполнит его желание, а Пентекост, пусть и с неохотой, все же сделает, как он велит.