Хоуп Макинтайр - Как соблазнить призрака

Еще совсем недавно меня засыпал знаками внимания Томми, но в последнее время он как-то отдалился. Хотя по-прежнему твердил, что меня любит. Я отлично понимаю: отчасти – если не в основном – это моя вина. Слишком уж я увиливаю от вопроса о нашем совместном проживании, и это лишь усугубляет мое замешательство. Ну почему я такая? Почему я не приму его с распростертыми объятиями? Что мешает мне согласиться на близкие отношения, которым другие радуются от всего сердца?

Только на днях Томми кричал на меня: «Сколько бы я ни говорил о любви, тебе все мало, Ли. Ты никогда мне не веришь». Когда он это произнес, мне стало страшно одиноко. Потому что это правда. Когда он говорил, что любит меня, я не верила этому – не верила по-настоящему, искренне, до конца. И не чувствовала. Иногда сомневалась, что вообще смогу. И все же я знала, что всему виной – барьер, который я сама же вокруг себя и воздвигла. Я знала, что медленно, но верно отталкивала его, а оттолкнув, в своем вечном поиске любви оказалась беззащитной перед чарами очередного мужчины.

Скажи я Женевьеве, что хочу отказаться от работы, она пожелала бы узнать причину, а я не стану ей отвечать. Мне нужна эта работа, решительно говорила я себе. Что бы ни случилось с Баззом, случится все равно. Или нет. Если мы с Томми скоро помиримся, мой поцелуй с Баззом будет всего лишь мимолетной ошибкой. Я справлюсь. Скажу Баззу, что слишком много выпила, и увильну от дальнейших авансов с его стороны.

Я зашла на сайт Сельмы Уокер – я должна была это сделать еще до того, как отправилась на встречу, – но он оказался удивительно бедным. Никакой полезной информации. Я узнала только то, что она – американка и снималась в каких-то дневных мыльных операх. Их названия ни о чем не скажут английскому зрителю – «Пока земля вертится», «Все мои дети», «Дни нашей жизни». Знаменитой в Англии ее сделала роль в сериале «Братство». Интервью о своей личной жизни она, кажется, не давала, и это странно. Судя по всему, вот-вот окажется, что Сельма Уокер – одна из тех людей, о которых вы думаете, будто знаете все, а на самом деле – ничего.

Это меня заинтриговало. Она очень известна. Но, видимо, что бы я ни написала в ее автобиографии, все окажется в новинку. Кажется, я напала на кое-что стоящее. Когда Женевьева перезвонила и сообщила, что пыталась связаться с Седьмой в Манчестере, но безуспешно, я посоветовала ей продолжать попытки.

– Посмотри, вдруг тебе удастся что-нибудь сделать, Женни. Пожалуйста. У тебя есть адрес. Напиши письмо. Дай ей мои рекомендации. Заморочь ей голову. Мало ли, вдруг она все-таки удосужится найти для меня время.

– Сделаю. А теперь я хочу сообщить тебе одну новость. – Она понизила голос, словно воображала, будто наш разговор могут прослушивать. – После нашего последнего разговора я выяснила несколько интересных подробностей. Астрид Маккензи вовсе не была святошей, какой казалась. Ей нравилось, когда ее били.

– Да? – Это подтверждало намеки Криса.

– Мой друг Тоби работал с ней на детском телевидении года два назад. Она держала свою личную жизнь в тайне, но он трахал ее гримершу, и та говорила, что время от времени Астрид Маккензи приходит на работу с довольно жуткими синяками, требующими изрядного количества грима.

– Это, может, и означает, что ее били, Женевьева. Но только не то, что ей это нравилось.

– Какая разница. Это означает, что в ее частной жизни творилось нечто гнусное. Подумай. Это же не попадало в прессу, так?

Она была права.

– Значит, ты дашь мне знать, когда свяжешься с Седьмой Уокер и договоришься о нашей встрече?

– Непременно. Сиди у телефона, будь умницей. Ничего такого я делать, конечно, не собиралась. На самом деле я велела себе забыть о Сельме Уокер и всех связанных с ней личностях.

А заодно старалась перестать думать об Астрид Маккензи.

Но она буквально преследовала меня. Ее лицо смотрело на меня из каждого газетного ларька. Фотографию выбрали прямо-таки божественную: тонкие светлые волосы, будто подсвеченные сзади, развевались вокруг ее головы, как ореол. К моему ужасу, она начала приобретать надо мной странную нездоровую власть из своей могилы, или морга, или куда там увезли ее поджарившийся труп. Власть, заставлявшую меня покупать газеты с ее фотографиями и раскладывать их по спальне, будто святыню. Это было ошибкой. Пресса изобразила ее неправдоподобно идеальной – аж тошнило. На внутренних разворотах красовались сентиментальные снимки. Она была запечатлена на лугу в окружении детишек с букетами и выглядела так, будто снималась в рекламе кондиционера для белья. В приписываемых ей цитатах она неизменно превозносила людские добродетели и говорила, какая у нее чудесная команда на детском телевидении, как она обожает детей и как надеется завести собственную семью. Наткнувшись на столь праведную фотографию, что меня чуть не вырвало, я наконец перестала скупать газеты. Она стояла перед церковью и держала за руку маленькую девочку, смотревшую на нее снизу вверх с нескрываемым восхищением. «Астрид и крошка Иисус – два моих самых любимых человека на свете» – гласил заголовок.