Уильям Голдмен: Дело в том, что...

– Послушайте, я просто лежу, и никого не беспокою, ни одной живой души…

– Здесь наш дом. Что, если вас найдет полиция? Мы не хотим, чтобы наш дом имел дурную славу.

«Я приношу Гетто дурную славу, – подумал Эймос. – Я, наверно, первый парень в истории, который своим присутствием пачкает доброе имя Гетто». Он медленно поднялся, отряхнул одежду. Старики внимательно наблюдали за ним. Эймос им улыбнулся.

– Наверно, надо объяснить… видите ли… это моя спина… – потом, окончательно смутившись, промямлил «доброй ночи» и пошел прочь. Пройдя половину площади, остановился и обернулся. Они все еще смотрели ему вслед, качая древними головами, что-то говоря друг другу и жестикулируя.

Покинув площадь, Эймос стал сосредоточенно вспоминать, как они сюда добирались, и буквально через несколько минут оказался там, где они оставили гондолу. Ее там больше не было, но он и не ожидал ее увидеть. Засунув руки глубоко в карманы, он пошел пешком. Консьерж недаром предупреждал, что в Венеции легко заблудиться, и Эймос был с ним сейчас вполне согласен. Он бродил по узким улочкам, вглядываясь в поисках малейших проявлений жизни, поворачивая налево и направо, и когда на особенно узкой, не более пяти футов шириной улочке впереди в темноте услышал шорох, то, испугавшись, заколебался, но отчаяние придает храбрости, и Эймос спросил.

– Сан-Марко?

Неясная фигура из темноты ответила:

– Non si pua shaglaria, – и вероятно указала правильное направление, но Эймос ничего не понял, только сказал:

– Grazie. Grazie.

Потом, в более светлом месте, он увидел старую женщину, которая сказала:

– Giri a destra.

Потом другая сказала:

– Vada sempre diritto.

И когда он пошел в указанном направлении, слова слились в чудную мелодию, очень ритмичную, он повторял про себя их слова снова и снова.

Какой красивый язык. Даже несмотря на боль в спине, Эймос оценил красоту слов и продолжал восхищаться, пока не пришло в голову, что все направления на свете ему не годятся, даже если бы он понимал язык, на котором эти люди пытались ему помочь. Потому, что он и сам не знал, куда теперь идти… Впрочем, куда же еще, ты, идиот, конечно, в отель «Тритти», ведь там находится твой паспорт, и вообще не стоит больше валять дурака, хватит, стыдно вспомнить, как он только что лежал на холодных камнях Гетто.

Он начал спрашивать дорогу к Гранд-каналу, и вскоре, несмотря на продолжавшиеся спазмы в спине, настроение улучшилось, все стало на свои места, ясно, что если вы и можете потерять из виду Гранд-канал, то ненадолго, надо просто сосредоточиться, и Эймос сейчас сосредоточился… И опять мелькнуло в голове: а что дальше? Ему уже тридцать с половиной, и вокруг пока одно дерьмо. Нет. Что сказал бы доктор Маркс? Вот что он сказал бы. Во-первых легче всего считать, что все на свете прекрасно. Во-вторых, что еще легче, что все дерьмо. А самое нелегкое, третье решение – находить выход из всех положений. Ну и что, что голубь испачкал пиджак, – есть химчистка. Ну и что, что вас оставила жена, – ведь вы можете дышать, никто не может запретить вдыхать воздух, смотреть на небо и продолжать жить; вот в чем их с Лайлой ошибка – они все время впадали в крайности, для них все было либо прекрасно, либо сразу дерьмо, а ведь надо было просто понять, что одно другому не мешает.

Вот взять его. Разумеется, он не совсем нормален, очевидно, присутствует элемент паранойи, поэтому бывает невозможен, иногда жесток, особенно когда приходит в голову мысль, что мир мог бы быть к нему снисходительнее. И он плохой спутник по жизни, но особенно неприятно, когда какой-то мотив навязчиво звучит в голове и никак не может вырваться наружу. Зато какие иногда возникают мелодии, настоящие, заставляющие плакать от счастья, и когда-нибудь он возьмет этих негодников за шиворот и вытащит наружу, как бы они ни брыкались, вытащит из своей головы, и тогда…

– Тогда вы меня еще узнаете! – крикнул он.

Когда он вошел в «Тритти-Палас», консьерж поднял голову и посмотрел на него. Эймос быстрыми шагами пересек холл и подошел к стойке.

– Я Эймос Маккрекен, я должен уехать немедленно.

– Что случилось, мистер Маккрекен?

Эймос хотел возмутиться, но вдруг взглянул на свой костюм из хаки – грязный и мятый.

– Вы о моей одежде? Нет, нет, ничего, что вы спросили. Лондон. Вот куда вы должны меня отправить. Сможете?

Старый консьерж наклонил голову:

– Я закажу вам место на завтрашний вечерний рейс.

– Но я не могу ждать до вечера! Неужели нельзя улететь раньше?