Уильям Голдмен: Дело в том, что...

– О, о, как приятно, – простонал он, нажимая посильнее. Еще одна группа школьников прошествовала мимо него, весело болтая на языке со смешным акцентом. Интересно, что они подумали о нем? Что он устал? Или просто хулиган? Или впал в амнезию посреди этой бесконечной, ведущей в никуда спирали? Как только последний школьник исчез за изгибом лестницы, Эймос с горечью подумал, что Лайла, которая знает его, как ни один человек на свете не знает и, наверно, никогда не узнает, презрительно назвала его неженкой. Из всех слов она выбрала именно это и выговорила, презрительно выпятив свои красивые губы. Неженка! Даже не негодяй или мерзавец, не проклятый сукин сын.

Нет. Неженка. Это было невероятно. Выбрать из всех ругательных выражений это. Невероятно. Что она имела в виду?..

– Вам плохо?

Эймос посмотрел наверх. Две пожилые леди, прекратив подъем, смотрели на него с беспокойством.

– Похоже, у вас возникли проблемы?

– Нет, – поспешил Эймос. – Нет… это просто… моя спина.

– Вы упали? – спросила первая.

– Какая опасная лестница, здесь можно шею сломать. – Вторая была явно обеспокоена больше, чем ее подруга. – Чем мы можем помочь?

Эймос натянуто улыбнулся:

– Нет, нет, я не падал. Это просто… У меня неполадки с позвоночником, правда, ничего серьезного, но часто во время крутых подъемов я вынужден останавливаться и отдыхать и…

Зачем ты им все это рассказываешь? Хочешь, чтобы они тебя усыновили, ты проклятый неженка? Эймос нервно засмеялся:

– Благодарю, вы очень любезны, но со мной все в порядке. Я просто в идеальной форме, так, кажется, говорят. Хотите, давайте наперегонки, кто первый взберется, хотите? – и снова засмеялся.

– Ну если вы уверены, что вам не нужна помощь… – сказала вторая дама с сомнением.

– Огромное спасибо за заботу, увидимся наверху! – и помахал им рукой, широко улыбаясь. Дамы переглянулись, потом опять посмотрели на него, прежде чем продолжить подъем. Эймос снова остался один.

Он сидел, закрыв глаза, все думая о Лайле и ее презрительно брошенных словах, и это вызывало в памяти детство. Все эти нудные уроки музыки, ненавистные коротенькие штанишки, насмешки сверстников, как приходилось прятать мячи, чтобы не увидели родители, – они боялись, что он повредит себе руки. Внезапно глаза Эймоса наполнились слезами. Когда он был совсем молод, Джой Ди попал в пятьдесят шесть, сердце мальчика готово было разорваться, потому что он всегда хотел быть таким, как Ди Маджио или Вилли, совершать стремительные броски после удара биты, бежать немыслимыми прыжками и в последние доли секунды схватить проклятый мяч и прорваться, отбрасывая противника и пробить решающий гол… Тут Эймос, прежде чем успел осознать, что происходит, уже поднимался, разгибая спину, вот он встал и вдруг понесся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу, не обращая внимания на острую боль в пояснице. Только до боли закусил губу, в бешеном темпе преодолевая спирали лестницы, глядя вниз на ступеньки, побеждая их… И вот, не снижая бешеного темпа, пронесся мимо двух пожилых леди, и только после, оставив их далеко позади, сообразил, что это были те добрые леди, которые отнеслись к нему так внимательно. Хотел крикнуть на бегу, извиниться, но к этому моменту они уже были далеко позади, а он все бежал вверх, вверх, и вот, наконец, перед ним предстала Галерея Шепотов. Огороженная перилами круговая галерея под куполом. Где-то посередине, напротив, стояли его жена и дочь. Эймос крикнул: «Лайла!» Она обернулась, а он помчался к ней, прямо на нее, и она отшатнулась, отступая, страх отразился на лице, и этот страх ему понравился и прибавил сил и скорости, вот он уже рядом, схватил жену за плечи и затряс жестоко, выплевывая яростные слова ей прямо в лицо:

– Никогда больше, слышишь, никогда! Не смей называть меня так! Еще раз назовешь меня неженкой, Лайла, и я не отвечаю за себя, поверь, это так…

Лайла попыталась остановить его:

– Ты сошел с ума, сумасшедший, сумасшедший…

Но он не слушал и продолжал трясти ее еще яростней и при этом орал:

– Я не шучу, Лайла! Боже мой, Лайла, я еще никогда в жизни не был так серьезен, и если ты даже в мыслях назовешь меня снова неженкой, я узнаю об этом, и я достану тебя, клянусь…

– ОНИ СЛУШАЮТ!

Даже не громкость, не внезапная сила в голосе дочери, – он слышал и раньше ее крик, что-то другое заставило Эймоса остановиться. Это был ужас в ее голосе. Он взглянул на нее, выпустил плечи жены, хотел опуститься перед дочерью на колени, чтобы уговорить, успокоить, сказать, что все в порядке, но ее следующие слова остановили его, и он застыл на месте.