Ольга Смецкая: Маленькая балерина

– Перестань, Дин, – мне вдруг стало обидно за Кирилла, – не такой уж он и плохой. Просто мы с ним не подходим друг другу.

– Это точно. Совершенно не подходите. Да ладно, котик, хватит о нем. Он этого не достоин. Послушай лучше, что я тебе скажу. Драч подарил мне дачу Врублевской.

– Иды? – ахнула я. – Иды Врублевской?

– Ну да. И по этому поводу мне в голову пришла гениальная мысль! Ты там будешь жить!

– Где? – растерялась я.

– В Идином доме. Я завтра в Грецию на съемки улетаю, – затараторила Фиалка, – Драч занят с утра до ночи. Так что в доме никого не будет. Я, правда, там еще не была, времени не хватает, но вроде бы там все сохранилось, как было при жизни Врублевской. Ну что, согласна?

– Ну, не знаю, неудобно как-то…

– Да перед кем, дурья твоя башка? Перед кем тебе неудобно? Передо мной? Я же теперь хозяйка!

Мы договорились с Фиалкой встретиться через два часа и отправиться в поселок «Сосны» – святая святых культурной элиты нашей страны.

Насколько я знала, поселок был основан в конце тридцатых годов прошлого столетия, и проживали там исключительно выдающиеся личности – артисты, художники, композиторы, музыканты, писатели.

И именно там мне предстояло жить. Невероятно!

Я вскочила с места и ринулась на кухню. Дрожащими руками прикурила сигарету. Я буду жить в доме Иды Врублевской! В доме великой и гениальной балерины. Богини танца! Дышать тем же воздухом, что дышала и она. Ступать по тому же полу, касаться тех же вещей!

Снова затренькал мобильный. Я, не глядя, ответила.

– Что случилось, Саша? – услышала я в трубке властный голос матери и закатила глаза. – Мне только что звонила твоя безумная свекровь и поведала совершенно немыслимую историю. Я так понимаю, что у нее просто сезонное обострение. Я права?

– Мам, – простонала я, – я сейчас не хочу говорить на эту тему.

– Ясно, – протянула мать, – значит, это все правда. Ты, очевидно, сошла с ума, дорогая. Вот уж не думала, что паранойя заразна.

– Мам, перестань, пожалуйста. Я все тебе объясню, но не сейчас… Я в выходные заеду и все объясню.

– Фантастика! – продолжала мать, все больше распаляясь. – Столько лет жить в нищете и, когда наконец муж стал прилично зарабатывать, стал знаменитым, когда наладился быт, вот так взять и все разрушить. Вильнуть хвостом и уйти. В никуда, ни с чем… И это в тридцать два года! О чем ты думаешь, Саша? Как ты будешь жить? Кто будет тебя содержать? Ведь сама ты не способна себя прокормить. А мы с отцом уже пожилые люди, сколько нам осталось, никому не ведомо…

– Мам, – перебила я, голову стянуло стальным обручем. – Я же сказала: приеду и все объясню. Я уже большая девочка. Давно выросла.

– А мне кажется, ты так и не вышла из пубертатного периода. По умственному развитию, разумеется.

Пубертатный период – период полового созревания. По моим подсчетам, я его перешагнула лет этак семнадцать назад…

Я промолчала.

– Ладно, – строго заключила мать, – поступай, как знаешь. Но учти, мы с отцом этого не одобряем. В выходные ждем тебя. Да, кстати, – добавила она после небольшой паузы. – Вчера звонил Егор. Твой брат, если ты еще не забыла. Ему продлили контракт на три года, и жалованье значительно повысили. Вот так. Ну все, мне пора. Я на круглосуточном дежурстве.

Я знала, что она не хотела меня обидеть, это были обычные воспитательные меры. Но я обиделась.

Отключила мобильник и сунула его в сумку.

Он называл ее «mia сага». Моя дорогая. Ей нравилось, как это звучит по-итальянски – мягко, распевно, тягуче. Ка-ара.

Ей нравилось в нем все. Черные маслины глаз, непослушные кудри, прямой аристократический нос с тонкими ноздрями, смуглые руки с узкими ладонями. Римский патриций.

Она называла его «mio duca». Мой герцог. Или просто Дюк.

В тот день они допоздна бродили по вымощенным брусчаткой улицам Рима.

Это был ее единственный свободный день за все время гастролей.

Повсюду царила праздничная атмосфера. Война закончилась, после заключения перемирия англоамериканские части покинули, наконец, Рим, и город вздохнул с облегчением. Люди улыбались друг другу, они вновь чувствовали себя счастливыми. Из открытых летних кафе доносилась легкая музыка, звучала разноязычная речь, взрывы хохота.

Как это было не похоже на ее родной город – мрачный, серый, холодный. Как эти люди были не похожи на ее соотечественников, уставших и озлобленных, с печатью страха на лицах.