Татьяна Бочарова: Скрипачка

Алька отперла дверь, не снимая ботинок, зашла в комнату, стащила блузку, натянула футболку. На джинсы ее не хватило. Кое-как скинув недорасшнурованные ботинки, она полуползком добралась до тахты, сунула под голову валик и, не накрывшись, тут же уснула.

Когда она проснулась, в комнате было темно. Алька почувствовала это, не открывая глаз: не резал веки яркий дневной свет и вокруг царила тишина, несвойственная освещенным помещениям. Алька попыталась пошевелиться, но почему-то не смогла — любое движение, даже самое легкое, вызывало боль во всем теле. И веки не разлеплялись, будто стали каменными.

Пронзительно, оглушающе зазвонил телефон, но она даже не шелохнулась. Она и помыслить не могла, чтобы встать, сделать пару шагов, протянуть руку, взять трубку. Телефон надрывался, пока в коридоре не послышались шаркающие шаги соседки и не раздался ее недовольный голос:

— Слушаю! Не берет она трубку! Почем я знаю? Спит, наверное.

Алька снова попробовала повернуться, и опять с тем же успехом. Кроме обжигающей физической боли ее больше ничто не беспокоило. Было легко, бездумно, хотелось спать. Долго, много дней подряд. Только глубоко, на уровне подсознания, гнездилась какая-то настойчивая мысль, но Альке никак не удавалось сосредоточиться и поймать ее.

Снова затрещал телефон, и ей показалось, что сейчас треснет от звона голова.

— Спит! — рявкнула за дверью Элеонора Ивановна.

Что же им всем от нее нужно? Она не может сейчас разговаривать, она хочет спать.

Внезапно Алька испугалась, что лежит так уже много дней, пропустила работу, репетиции. Теперь ее уж точно выгонят — столько прогулов, срыв концерта. Выгнал же Крет Рыбакова…

А, ну да! Рыбаков! Именно эта мысль свербит мозг, не дает погрузиться в теплый, обезболивающий сон. Кажется, она сделала это. Его отпустят, может, уже отпустили. Это хорошо. Теперь Верка не заберет Дениса, он останется дома, с бабушкой… Хорошо… Машинка… Надо будет отдать ему машинку… потом, потом, когда проснется… Тогда не будет так холодно… Почему так холодно?.. Вспомнила, это она у Васьки… Он гонит ее, а ей холодно… Надо взять тот цветастый плед, и будет тепло, совсем тепло… Господи, снова телефон… Кто это? Васька вернулся? Он не мог… Мама?.. А может, это сам Горгадзе?.. Холодно, до чего же холодно…

Скрипнула дверь. По зажмуренным Алькиным глазам скользнула полоска света.

— Спишь? — Шаркающие шаги Элеоноры Ивановны приблизились в пустоте и тьме. — Чего трубку не снимаешь? Эй!

Алька хотела сказать, что она не спит, но услышала тихий, жалобный стон и не сразу поняла, что издала его она.

— Да у тебя, девка, жар! — На Алькин лоб легла шершавая, прохладная рука. — Вон еще какой! И трясешься вся. Грипп, что ли, схватила?

Шаги зашаркали обратно. Потом что-то тяжелое опустилось Альке на ноги, и сразу стало тепло.

— Спи, — тяжесть переползла с ног ей на плечи, — а то лежишь без одеяла, немудрено простыть. Я телефон выключу, чтоб не тревожил.

Последнее, что услышала Алька, были все те же шумные, шлепающие шаги. Дальше все провалилось в вязкую, теплую темноту.

Алька проболела четыре дня. Два из них были выходными, а понедельник Горгадзе приплюсовал к отгулам в счет концерта. Поэтому Алька пропустила лишь один вторник.

Первые дни она лежала не вставая, укрытая ватным одеялом Элеоноры Ивановны, и пила из ее же рук какие-то невероятно горькие отвары. В понедельник пришла врачиха из поликлиники. К тому времени Алька уже могла сидеть в постели и делала десяток нетвердых шагов по квартире до кухни, где пыталась сварить себе кофе, и обратно. Врачиха послушала Альку, заглянула ей в горло, заставила пять минут держать градусник. Температура оказалась тридцать восемь и пять. Докторша черкнула на больничном бланке «ОРВИ», велела прийти в четверг и, порекомендовав полоскания содой и фурацилином, удалилась.

После ее визита Алька почувствовала себя совсем хорошо. Телефон больше не звонил, на кухне Элеонора Ивановна, ворча и бормоча какие-то ведьминские заклинания, готовила куриный бульон. Алька сидела, облокотясь о подушки, и задумчиво разглядывала сизо-фиолетовые синяки на правой руке.

В среду она проснулась в шесть утра и поняла, что совершенно поправилась. Слегка звенело в ушах, ноги оставались ватными, но озноб и боль во всем теле исчезли без следа. Алька подумала с минуту, потом отправилась в душ. Включила горячую воду на полную катушку, прибавила чуть-чуть холодной, залезла под обжигающие струи, чувствуя, как в организм возвращаются силы и бодрость.