Кевин Сэмпсон - Курорт

– Как типично для уродского Пастернака! Сначала всех взбаламутит с этой его последней ночью, вытащит нас в такое время…

– Да расслабься ты, старик! Он прав! Нам надо оттянуться в последнюю ночь!

– Ну и где он? Мы же собрались на отвальную Доктора Приколиста! Где же душа общества?

Милли неловко попыталась сменить тему:

– Но ведь и Мэтта здесь нет. Может, они вдвоем что-то затевают?

– Мэтт придет попозже. По крайней мере, он хоть предупредил нас.

Милли разозлилась:

– Слушай, оставь Пасти в покое, да? Ну нет его здесь! Разве плохо просто посидеть впятером какое-то время?

Том отвернулся. Криста прошептала ей на ухо:

– Полегче с ним. Он, бедняжка, плакал весь день!

Милли улыбнулась и подмигнула подружке.

– Надеюсь, чертов Пасти поторопится. Теперь уже я чувствую себя виноватой.

– Еще одно «Высокое напряжение», пожалуйста!

– Ну ты даешь, приятель! Умеешь бухать! Бармен из «Киви» сделал уважительную гримасу и начал смешивать еще один коктейль – сидр, водка, пиво и лайм. Пастернак никак не пьянел, а ему обязательно нужно было дойти до нужной кондиции. Если он собирается быть Доктором Приколистом – безумным, необузданным, похотливым Доктором Приколистом, – тогда ему необходимо взбодриться, и сделать это немедленно. На этот раз другого шанса не будет.

Он достал свой пакетик и извлек две таблетки, голубой «бриллиант» и белую, как слоновая кость, «экстази». В другом пакетике было еще десять – две синих и восемь белых. Он скрестил пальцы, потом все-таки сунул голубую таблетку обратно в пакетик – ее он проглотит в нужный момент – и, пока бармен отвлекся, заглотил одну из «сто двадцать пятых», запив ее последним «Высоким напряжением». Потом решительно поднялся, оставил банкноту в тысячу песет бармену, который поил его с пяти часов вечера, и отважно вышел в ночь. Пастернак чувствовал себя отлично. Он знал, что все пройдет лучшим образом, начиная с клуба – он настоял на «Старс», открытом клубе на пляже, где крутили фламенко-диско. Это будет по-туристически, простенько, но с огоньком, и весело, весело, весело! Он прогулялся по «Европейскому балкону», бросив последний взгляд на залив. Клуб был отсюда едва виден. Пастернак глянул на часы. Недолго осталось. Он договорился с диджеем – и неплохо заплатил за это – на десять. Если все идет по плану, то остальные уже ждут его величественного прибытия. Но сначала еще парочку коктейлей.

Хилари изнывала в обществе Мэтта. В ресторане он настоял на «блюде для влюбленных», огромной паэлье на двоих, которую надо было есть из одной большой железной тарелки. Она пыталась погасить раздражение, списав это на его юность и радостное возбуждение от встречи, но скоро и это начало ее напрягать. Он раздражал ее куда больше, чем Шон за последние месяцы.

А он мог говорить только о себе и о ней. О будущем. Ей не хотелось подрезать ему крылья. Он был в таком же упоении, в каком недавно была она, поэтому Хилари просто не могла обламывать его. Стараясь принимать вещи легче и проще, она нежно коснулась его руки.

– Я не знаю, детка. Пожалуйста, не спрашивай меня, потому что я сама не знаю. Не могу объяснить. Это выглядит окончательным. Это явно то, чего мы оба хотели. Но как я могу говорить о том, чего не знаю? И никто не знает…

Он с серьезным видом кивнул.

– Прости. Я понимаю. Просто… ты сводишь меня с ума!

Она попыталась перевести все в шутку и, пока он снова не заныл о своей безумной любви, быстро вставила:

– Давай просто потанцуем. Пойдем?

Мэтт слегка смутился.

– Да, конечно…

Было очевидно, что он настроился на романтический ужин, прогулку по пляжу и клятвенные заверения в блестящем совместном будущем. Ей же хотелось абсолютно другого. Ей хотелось не думать о завтрашнем дне и как следует повеселиться.

– Ну, пожалуйста! Сейчас мне это совершенно необходимо.

Он улыбнулся.

– Я тут знаю один клуб!

Хилари изо всех сил делала радостное лицо, когда он обнял ее за плечи, пока они доедали свою паэлью как заправские любовники.

Путь до Фрихилианы окончательно убедил Шона в том, что ему нужно остаться. Бледный вечерний закат на фоне гор, пение птиц в орхидеях – все это возвращало его к жизни. Невозможно было смириться с мыслью, что дома его ожидает другая жизнь. Жизнь, где он рыскал в ночи и глумился над ужасным вкусом других людей, теперь ему не подходила. Неужели это вообще был он? То, что терзало его изнутри, теперь исчезло. Что бы ни сказала Мэгги, он найдет способ остаться здесь – без вопросов. И когда птицы запели в горной деревне, он ощутил приятную волну родства с этим местом, где никогда раньше не бывал.