Галия Мавлютова - Лекарство от верности

– Мама! – громко сказала я и вздрогнула. В первый раз я ощутила свой голос, будто потрогала его, словно он предмет – нежный, неуловимый, но твердый и осязаемый.

– Варечка, доченька, солнышко, ты корью болела, а теперь все позади, ты уже здоровенькая, сейчас покушаешь бульон и немножко поспишь, – прошептала мама, бережно приподнимая меня за плечи.

И я впервые услышала страшное слово «корь», оно навсегда останется в моей памяти как первый поединок со смертью. Пучина мрачного отчаяния, из которой я все-таки выбралась, подпитывалась этим страшным словом, будто болотной тиной. Кажется, тогда мне было всего четыре года. А потом был детский сад. Второй этаж старинного дома, облупленные стены, обшарпанная лестница, огромные ступени. Воспитательница, средних лет женщина, проводит с группой детей урок рисования. Когда-то она была художницей. Это я помню. Все вокруг говорили, что она талантлива. Потом, после занятия, – тихий час. Самый строгий час в моей жизни. Ровный ряд кроватей. Коврики. Прогулка. Полдник. И постоянное выматывающее ожидание боя часов. Когда настенные часы били шесть раз – приходила мама. Мучительное ожидание сопровождало меня долгие годы упорного восхождения по стертым ступеням на второй этаж. Теплые ласковые руки прикасались к моим щекам, лбу, проверяя температуру, а я громко смеялась, замирая от нахлынувшего счастья. Мама пришла.

– Варечка, доченька, как ты живешь? – спрашивает мама, целуя меня в мокрые от слез глаза.

– Хорошо живу, мама, – всхлипывала я, не признаваясь, что весь день прожила в мучительном страхе, озираясь по сторонам, боясь пропустить бой часов. Приближение желанной цифры узнавала по гулкому звуку. Один удар. Обед. Два. Тихий час. Три. Четыре. Полдник. Прогулка. Пять. Урок рисования. Шесть. Ура! Шелест любимых шагов. Шорох болоньевого плаща. Запах цветочных духов. Я зарывалась лицом в самое любимое существо на свете, вбирая в себя ароматы энергичного тела, до боли родного и любимого. Ма-а-а-ма-а!

А в шесть лет я влюбилась. Роковая цифра. Это была любовь с первого взгляда. Его звали Вовкой. Он был моим напарником на прогулках. Мы крепко держались за руки. Так к нам пришла любовь, настоящая, взрослая, неподкупная. Когда я смотрю на своего мужа, мне уже не верится, что давным-давно этот маленький мальчик крепко держал мою руку и мы вместе поднимались по неподъемным ступеням старинного дома. Моя первая любовь нынче дарит мне цветы в хрустящем целлофане. Он здорово подрос за сорок с лишним лет. Погрузнел. И лишь взгляд остался прежним – влюбленным. Из маленького Вовки получился отличный семьянин. Классный специалист. Я помню, как он тащил меня за собой наверх по высоким ступеням. Выше, еще выше, как можно выше. Быстрее, еще быстрее, как можно быстрее. Форте, фортиссимо. Мы вместе посещали сначала музыкальный кружок, затем музыкальную школу. Нас еще не разделяло будущее горе. Я не помню, как он появился в нашей группе. Момент знакомства размылся, будто чернильное пятно. Мне кажется, он всегда был в моей жизни. Его не было только в мрачной пустоте, в той черной бездне, в которую меня закинула корь.

Нас никто не высмеивал. Тандем двух человечков не вызывал насмешек и зависти. Никто не посягал на чужую собственность. За мной не увивались другие кавалеры. Остальные дети в группе вели себя абсолютно по-детски. А мы с Вовой напоминали двух старичков, сросшихся кровью и плотью, духом и сердцем. Мама нежно улыбалась Вовке, когда забирала меня из детского сада. А Вовка терпеливо ждал, пока мы выйдем за дверь, внизу его поджидала машина. Его отец шутливо сигналил, дескать, мы с вами не прощаемся. Вовкиной матери я почему-то не помню. Кажется, она никогда не заходила за сыном. Вовка топтался возле сияющей «Волги», терпеливо дожидаясь, пока мы с мамой завернем за угол. Интересно, что думал Вовкин отец в этот момент? Загадка осталась неразгаданной. Я всегда любила Вовку, любила, как маму, как солнце, как прозрачный воздух после дождя. Любила, еще не зная, что такое любовь. Любила как взрослая женщина.

Мое детство прошло на подоконнике. Старая коммунальная квартира. Солнечные зайчики в окнах. Отца я совсем не помню, не знаю его, смутный образ какого-то худощавого мужчины поселился в отдаленном уголке моей памяти, наверное, я запомнила его в то время, когда мое сознание еще не посетила разумная мысль. Мама запретила говорить о нем, а когда она умерла, я обнаружила, что никаких следов моего отца не осталось. Может быть, только два слова, сказанные кому-то в дверях: «Нет, Дима!» Хотя я, кажется, сама и выдумала эти слова, хотела, чтобы что-то было. Но мама ничего не оставила, видимо, она похоронила отца, мысленно совершив обряд захоронения. А с завершением ритуала все следы исчезли. Мама часто уходила, я принималась горестно плакать, и тогда Вовка, увидев из окна, что мои плечи сотрясаются, бежал к нам домой, чтобы утешить меня. Соседка открывала ему, клацая замком и зубами, он пробирался по длинному коридору в нашу комнату и утешал меня, нежно прижимая к своей груди мое зареванное лицо. Мне казалось, что детство никогда не кончится. Так я и останусь на подоконнике навсегда, искоса взглядывая на Вовкино окно, поджидая маму, прислушиваясь к чужим шагам и посторонним шорохам. Утешив меня, Вовка садился за пианино, трогал клавиши, проверяя тональность, затем играл. Вовка любил играть на пианино. Мой муж – прекрасный музыкант. Я всегда это знала и любила в нем эту тонкую музыкальность.