Белла Торн: Дневник осени

– Но ты всегда говорил, что никто не сможет управлять компанией лучше тебя.

– Может, я не настолько незаменим, как привык считать, – мрачно пошутил он. – Я очень люблю вас и хочу, чтобы этот переезд стал для всех нас началом новой жизни.

И внезапно я пожалела, что принесла ему столько горьких минут. Я не чувствовала себя счастливой, но, по крайней мере, я могла перестать мучить его своими капризами. Мне захотелось встретить его дома чем-то особенным, чтобы он понял, как мне стыдно. Отсюда и boniatillo .

– Ладно, – сказала я, обводя взглядом кухню с моими приготовлениями. – У нас три часа до того, как мы поедем встречать папу в аэропорт. У меня тут сладкий картофель, сахар, лайм, корица и яйца. Что еще нужно?

Дженна заложила за ухо прядь темных волос и сверилась со старым рецептом, накарябанным рукой моей бабушки Эдди.

– Бутылка какого-то манца. Понятия не имею, что это.

– Manzanilla , – произнесла я с идеальным испанским акцентом, – это такое вино.

Я открыла буфет и прошлась по частоколу пыльных бутылок. Они ответили на мое прикосновение тихим перезвоном.

– Выпьем? – спросила Дженна, поводя вверх-вниз безупречно выщипанными бровями.

Я закатила глаза. Дженна никогда в жизни не возьмет в рот ни капли алкоголя. И дело даже не в том, что нам всего пятнадцать. Она занимается бегом. Это Дело ее жизни . Поэтому вы никогда не увидите на ее лице никакого другого макияжа, кроме тонкой подводки для глаз и капли блеска на губах, темные волосы всегда убраны в аккуратный хвост, а из обуви у нее двадцать пар спортивных туфель. Вернее, извиняюсь, беговых кроссовок. Она не ест и не пьет – она удовлетворяет потребности тела в пище и воде. Осквернение организма алкоголем для нее столь же большой грех, как загрязнение мирового океана нефтью из-за неисправного танкера.

А что касается меня, я не пью, потому что папа убил бы меня за это.

– Нашла! – Я с головой залезла в буфет, чтобы выудить оттуда нужную бутылку. Вынырнув обратно, я увидела, что к нам спустился Эрик и вовсю снимает Дженну, которая корчит смешные рожицы на камеру.

– Ну ты, извращенец, прекрати немедленно, – сказала я, протискиваясь мимо него.

– А что такого? Я просто снимаю Дженну.

– Хочешь сказать, что, если я сейчас просмотрю, что ты наснимал, я увижу ее лицо, а не сиськи?

Эрик посмотрел на меня удивленно.

– Ну…

– Правда, что ли? – Дженна выхватила у него из рук камеру. – Удалено, – сообщила она, уничтожив все, что он записал. А потом повернулась ко мне:

– Обойдусь как-нибудь без этих кадров.

Она-то обойдется, а вот он нет. Он на четыре года младше меня. Мы с Дженной дружим с шестого класса, и все эти годы он к ней неровно дышит. Когда-то это казалось милым. Но на пороге полового созревания его влюбленность самым уродливым образом сменилась настоящей одержимостью… Фу!

– Больше не делай этого, Липучка, – сказала Дженна, протягивая ему камеру. – Я тебе как сестра.

– Сестра, как же! – паясничал Эрик.

– Все, хватит, жертва гормонов, сними лучше это, – я подождала, пока он не направил свой объектив на меня. – Ты должен это заснять, потому что я, Отем Фоллз, собираюсь заняться готовкой.

– Ты будешь держать огнетушитель или я? – спросила Дженна Эрика, вызвав у него гораздо более неистовый и продолжительный хохот, чем шутка того заслуживала.

– Можете смеяться сколько хотите, – сказала я, не обращая на них никакого внимания. – Но сейчас на ваших глазах моя жизнь может полностью измениться. Готовка может стать моим Делом жизни .

Я остро нуждалась в Деле жизни. В моем доме только у меня его не было. Ну, я сходила с ума от Кайлера Лидса, но у нас с Дженной существовало твердое правило: люди не могут быть Делом жизни. А если и могут, то помешаться можно на конкретном молодом человеке, а не на рок-звезде, в которого я была безнадежно влюблена уже два года.

Меж тем у Дженны и членов моей семьи с Делом жизни все было в порядке. У мамы был ее приют для бездомных собак «Питомцы Фоллз». Эрик одержим своими съемками. У папы есть его компьютеры. Даже у моей бабушки есть Дело. Раньше, на Кубе, она изготавливала гончарные изделия. Когда папа был маленьким и семья эмигрировала в Штаты, она забросила гончарное дело, а потом, после смерти мужа пару лет назад, снова занялась этим ремеслом. Она даже помогала содержать семью, продавая свои горшки. Каждый год, когда мы с Эриком навещали ее во Флориде, она дарила нам свои горшки, и, честно говоря, мне они совсем не казались такими уж прекрасными. Во всяком случае, они совсем не выглядели как что-то, что можно продать.