Эдна Фербер - Вот тако-о-ой!

«Дела», – говорил в таких случаях отец.

И дочь до самого дня его смерти не подозревала, какого рода были эти дела.

Симон Пик, кочевавший по стране со своей маленькой дочкой, был профессиональным игроком. Впрочем, надо добавить, игроком не только по профессии, но и по натуре по темпераменту. Когда ему везло, они жили по-царски, останавливались в лучших отелях, ели тонкие и дорогие блюда, ездили в коляске (непременно запряженной парой. Если у Симона Пика не хватало денег на двух лошадей, он предпочитал ходить пешком).

Когда же наступали периоды неудач и капризная фортуна отворачивалась от Симона, они жили в дешевых пансионах, питались кое-как, донашивали платье, оставшееся от лучших времен. Селина посещала школу, вернее школы: плохие, хорошие, муниципальные, частные, в зависимости от того, куда забрасывала их судьба Пышные матроны, заметив серьезную темноглазую девочку, одиноко забившуюся в уголок в вестибюле какого-нибудь отеля или в гостиной пансиона, наклонялись к ней с заботливыми расспросами:

– Где твоя мама, детка?

– Она умерла, – отвечала Селина спокойно и вежливо.

– Ах, ты моя бедняжечка! – Затем в порыве умиления и жалости: – Не хочешь ли ты поиграть с моей девочкой? Она будет очень рада.

– Нет, очень вам благодарна, но я жду отца. Он станет беспокоиться, если не найдет меня здесь.

Добрые леди щедро изъявляли ей свою симпатию. Селине жилось отлично. Жизнь была интересной, полной разнообразия. Отец не стеснял дочь ни в чем. Она сама выбирала себе платья. Ее желания всегда одерживали верх над благоразумными доводами отца. Можно сказать, что она руководила им. Она читала все, что попадалось ей в приемных пансионах, в отелях, в общественных библиотеках, которых так много появилось в наше время. Она проводила одна большую часть дня и была предоставлена самой себе. Время от времени отец, озабоченный мыслью, что дочка одна и скучает, приносил ей целый ворох книг – и начиналось «безумство». Селина уходила в них вся, наслаждаясь ими словно в каком-то экстазе, как лакомка перед кучей сластей. Таким образом к пятнадцати годам она познакомилась с сочинениями Байрона, Джейн, Остен, Диккенса, Шарлотты Бронте, Фелиции Гиманс, не говоря уже о гг. Е. Д., Е. Н., Саустворте, Берте Клей и многих других, – словом, со всей этой бульварной литературой, в которой фабричные работницы так же неизбежно встречают на своем жизненном пути знатных герцогов, как неизбежно встречаются на сковороде умелой поварихи лук и бифштекс. Литературу эту на всем пути от Калифорнии до Нью-Йорка из сострадания к одинокой девочке приносили ей сердобольные хозяйки пансионов, горничные и случайные соседки.

Однако были в жизни Селины три года, о которых она не любила вспоминать. Они были для нее словно мрачная сырая комната, леденящее дыхание которой пронизывает насквозь, когда вы входите в нее из теплого и ярко освещенного уголка.

Эти мрачные годы – от девяти до двенадцати лет – она провела с двумя незамужними тетками, мисс Саррой и мисс Эбби Пик, в хмуром, чопорном доме Пиков в Вермонте. Отец ее, так непохожий на обитателей этого дома, бежал из него еще юношей, словно блудный сын. Когда умерла мать Селины, он в порыве чего-то похожего на раскаяние, желая помириться с сестрами, отослал девочку к себе на родину. Кроме того, смерть жены ввергла его временно в состояние растерянности и беспомощности, в котором охотно прибегаешь к людям, некогда близким.

Обе женщины являли собой классический тип старой девы Новой Англии. Неизменные митенки на руках, очки, Библия, прохладные и унылые парадные комнаты, в которые никто не входит, во всем педантичный порядок и целый ряд незыблемых правил насчет того, что можно и чего нельзя делать маленьким девочкам. Селине казалось, что тетки ее пахнут сушеными яблоками. Однажды она нашла такое высушенное яблоко со сморщенной кожицей в ящике своей школьной парты. Она его понюхала, долго разглядывала его морщинистую увядшую розоватую кожу – и затем, откусив кусок из любопытства, поспешно и с отвращением выплюнула, совсем не заботясь об изяществе манер: яблоко оказалось внутри совсем черным и заплесневелым.

В одном из писем к отцу, ускользнувшем от цензуры тетушек, Селина излила свое отчаяние. Он тотчас же приехал за ней, никого не предупредив, и, когда Селина неожиданно увидела его, с ней в первый и последний раз в жизни сделалась истерика.

Следующий период жизни – от двенадцати до девятнадцати лет – она была счастлива. Они приехали в Чикаго, когда Селине было шестнадцать, и остались там навсегда. Селину отдали в пансион для молодых девиц мисс Фистер. Когда отец привел ее туда, он был так почтительно любезен, мил, так пленительно улыбался и выглядел при этом таким печальным, что пробудил целую бурю чувств в обширной груди начальницы пансиона и привел ее к убеждению, что дочь такого человека достойна вступить в избранный круг воспитанниц пансиона. Он работает в большом мануфактурном деле, объяснил он почтенной даме. Чулки, ну и, знаете, прочее в таком роде. Вдовец. Мисс Фистер отвечала, что понимает.