Борис Михайлов - Немецкая любовь Севы Васильева

Отличная с утра погода испортилась. По небу бежали темные грозовые тучи, кружило воронье над многочисленными, уже пустыми, гнездами. Сева стоял перед скромным зеленым холмиком с деревянным крестом. К трем березкам, что росли у самой могилы, прибавились еще два молоденьких деревца, посаженные Агафьей Никитичной. Если не считать увеличившееся число могил, ничего вокруг не изменилось.

Костя оставил Севу одного и играл его подарком. Нажимал кнопку на массивном портсигаре, крышка открывалась и оттуда поднималась обнаженная девица. Она наклонялась, из коробки выскакивала сигарета. Костя засовывал сигарету обратно, закрывал портсигар, снова нажимал кнопку, и опять появлялась голая девица. А Сева все смотрел на зеленый холмик и думал о несчастной судьбе матери. Перед глазами мелькали картины из его одиссеи, слышал рубленную немецкую речь, эмигрантские песни, их сменяли бравурные звуки немецкого марша… Стройный и по-молодецки бодрый отец, его восьмидесятилетняя мать — фрау Маргарет фон Клуге, Марика… Увидел умирающую старуху — мать. Она с мольбой смотрела на Севу.

— Ты прости… Прости сыночек…

Подошел Костя, взял за руку и вернул в сегодняшний день.

— Пошли, — он посмотрел на часы. — Дождь сейчас пойдет, застрянем, а мне вечером еще на смену. Оградку железную надо будет сварить. Почему раньше не сказал? Мы бы без тебя поставили.

— Сделаем.

Сева в последний раз бросил взгляд на могилу матери и пошел за Костей к машине

Старая, видавшая на своем веку, "Волга" — такси, раскачиваясь и скрепя на ухабах, медленно выползла на асфальтированное шоссе, шофер прибавил скорость.

***

Давно не вспоминал свою одиссею Всеволод. Неожиданное письмо Марики заставило вспомнить целую главу жизни, даже не главу, а часть жизни, которая осталась ярким пятном прекрасно проведенного времени и горькими переживаниями о судьбе родителей.

В наши дни можно поехать куда угодно, были бы деньги, а в те далекие уже времена железный занавес, идеологическое противостояние, не позволяли даже мечтать поехать куда-то дальше Болгарии. Вернувшись из поездки в Германию, Сева старался не думать, не вспоминать свою эпопею, не травить себя не исполнимыми надеждами. Вычеркнул из жизни этот год с его радостями и переживаниями. И не вспоминал. Пытался не вспоминать. Первые годы отец и Марика, Амалия, Ингрид, Марта появлялись перед глазами помимо его воли. Когда слышал название знакомых мест или в телевизоре вдруг узнавал улицы, города, которые видел воочию, сердце начинало учащенно биться. Сегодня отдельными фрагментами, стоп — кадрами и моментальными фотографиями восстанавливал в памяти события двадцатипятилетней летней давности.

— Больше никогда не писал отцу? — спросила жена.

— Писал. Уезжал скоропалительно, неожиданно, отъезд скомкался. Не записал адреса переводчицы Амалии, не спросил фамилии двоюродного брата Пауля в Кобленце, он очень хорошо ко мне отнесся. Кроме отца писать было некому, и его точный адрес не узнал. Написал, как в первый раз: "Бонн, г-ну Курту фон Клуге". Попросил еще раз пригласить, потому что жизнь в Стародубске стала невыносима. Затравили, как когда-то мать в деревне, попрекая незаконнорожденным сыном. Сняли портрет с Доски почета, из цеха перевели, как неблагонадежного, отобрали комнату, ордер оказался не на меня выписан. Переселили в общежитие. Говорю, жить стало невмоготу. Кусал локти, что не остался, когда звали. Ну и написал. Не доходили письма. Знаешь, в какое время жили.

— Интервью твои вспомнили?

— Вспомнили. Особенно "Немецкой волне". В те годы я понятия не имел, что эту радиостанцию, сквозь глушение, слушает вся наша интеллигенция. Что в редакции работают самые заклятые идеологические противники СССР. Как-то к нам с Марикой в ночном клубе подошла русская женщина, представилась редактором и пригласила приехать к ним, познакомиться с интересными людьми — земляками, работой радиостанции. Я, помня наставления отца, пытался вежливо отказаться, но Марика настояла. Ей было интересно побывать на радиостанции, где работали известные в прошлом советские артисты и писатели, о которых слышала от русских друзей в Ленинграде. Сама желала познакомиться.

Вспомнили интервью Би — Би — Си и поездку в Лондон без разрешения. Потаскали по кабинетам, пока не убедились, что не завербован. Помытарился год в общаге, пока не подвернулся случай завербоваться на завод в Ленинград.

— Из Ленинграда не писал?