— Хорошо, что мы рядом оказались, — заметила она. — Наша малышка Кэтрин, мистер Чит, очень удачно в обморок упала.
Везучая я.
— Вам сейчас надо полежать и отдохнуть, Кэтрин, — сказала сестра Фрэнсис. — Вы себя немножко переутомили.
Я все еще была словно пьяная. Медсестры сгрузили меня на кровать, укрыли одеялом, подсунули под голову подушки. От меня самой толку было как от тряпичной куклы. Бутылку поставили на пол.
— Она в порядке? — Первые слова, которые я услышала от отца за пятнадцать лет.
Где-то в отдалении заливалась Джули:
— Я тут со щитовидкой. Три года понадобилось, чтобы меня обследовали по-настоящему. Три года страданий.
Когда сестры направились к двери, захотелось кинуться к ним, умолять, чтобы не оставляли наедине с отцом, но я была слишком разбита, чтобы говорить. А он просто стоял и пялился на меня своими бесстрастными директорскими глазами.
— Как ты узнал, что я здесь? — выдавила я между неровными вдохами и покосилась на стакан с водой на тумбочке.
Он опередил меня, метнулся к стакану, протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись, и я отдернула руку, ощутив холод его кожи.
Он подождал, пока я выпью воду, потом пробормотал:
— Может, я задерну полог? — Голос мягче, чем я запомнила.
Я хотела отказаться — не хватало только остаться с ним наедине, — но тут Страшила Джули ударилась в цветистые описания своей операции на щитовидке, и я торопливо кивнула.
Зеленая занавеска, зашуршав, сомкнулась вокруг нас, и я запаниковала, очутившись вместе с отцом в этом коконе. Он засуетился, выискивая, где бы пристроить оранжевый пластиковый стул, и до меня дошло, что психует отец ничуть не меньше моего. Уголок тонкого рта подергивался, а руки дрожали, когда он придвигал стул к кровати.
Отец нервно смотрел на бутылку и на трубку, которая тянулась от нее к моей пижамной куртке. Его подавленность придала мне сил. Дурман заклятия рассеивался.
— Постарел ты, дорогой родитель. Постарел и устал.
Отец опустил глаза и принялся теребить пуговицу макинтоша.
— Что случилось, Кэтрин? Расскажи мне.
— Въехала кебом в грузовик. Не лучшая идея, конечно. Хорошо еще, грузовик на месте стоял.
Я отметила, как блестят его черные ботинки. Похоже, он по-прежнему чистит их каждый вечер. Раньше он чистил и мамину обувь, и мою, а потом выстраивал туфли в ряд возле парового котла.
— Но тебе наверняка и так уже все рассказали. — Я изобразила подобие саркастической улыбки.
— Мне сказали, что ты была пьяна.
— Ой, да пошел ты!
Отец вздрогнул, поднес дрожащую руку к глазам, потер лоб. Я ощутила, как мою разукрашенную синяками физиономию согревает улыбка. Сколько раз я посылала его в мыслях, а вслух — еще никогда.
Придя в себя, он предпринял еще одну попытку:
— Что ты натворила, Кэтрин? Садиться пьяной за руль — это так на тебя непохоже.
— Откуда тебе знать, что на меня похоже? — Но усталость брала свое, мне уже было не до баталий. Я тяжело откинулась на подушку. — Ты прав. Это на меня непохоже. Если хочешь знать, я той ночью… была слегка не в себе. Если хочешь знать, я хотела умереть.
Дрожь пробрала меня при этих словах, и я закрыла глаза… Мне сказали, что я, видимо, успела повернуть руль, потому и не впечаталась прямо в кузов. Основной удар, сказали, пришелся на левую часть кеба — дверцу надо мной сплющило, как будто она была из фольги. И еще сказали, что я довольно удачно приложилась об руль — не будь пристегнут ремень, пролетела бы точно сквозь ветровое стекло и искромсала морду в кружево. Была бы как Джонни, а то и хуже… Но сама я ничего этого не помнила. Только оранжевые огни такси, от которого я увернулась, — и все. Лишь безымянный цвет вокруг.
— Видишь, пап, у меня всё как у мамы. Это пряталось во мне, как и в ней, ждало своего часа.
Я заставила себя открыть глаза и повернуть голову так, чтобы видеть его. Папино лицо было мертвенно-бледным. На впалых щеках и под глазами залегли темные тени. Я ждала, что он что-нибудь скажет, попытается ответить, и вдруг поняла, что отец не в силах говорить. Он старался сдержать слезы. От тишины мне стало не по себе, и я попробовала разрядить обстановку:
— Пап, а ты знал, что когда людей уносят с места аварии, то их кладут на доску со специальным покрытием? Классная штука! А вокруг головы обертывают штуку вроде губки — на случай, если шея сломана.
Эта губка — такая мерзость: лежишь, шелохнуться не можешь, все вокруг приглушено… Прямой путь к клаустрофобии. Пялишься в потолок, а над тобой мелькают чьи-то лица, чего-то спрашивают, фальшиво лыбятся…
Читать дальше