Анна Дэвис: Такси!

Ночь — мое любимое время дня. Ночью я оживаю и пускаюсь в путь. 4.34 утра, позади остался Вестминстер, я мчусь вдоль реки; стекло опущено до упора, и холодный ветер свистит в лицо. Пальцы выбивают дробь по рулю, — может, это какой-то мотивчик, а может, ритм моего сердца. В машине двое типов, один то и дело перехватывает в зеркале мой взгляд и подмигивает. Это бесит. В следующий раз ощерюсь на него. А второй тип спит. Лысая голова запрокинута, рот разинут — будто лунка на поле для гольфа. По шее стекает слюна. Как мило.

— Вы всегда ездите ночью?

Это Моргун. Еще бы — вряд ли его приятель ожил.

— Ага.

— Не опасно? Все-таки девушка, одна… Проблемы бывают?

И снова подмигнул. В зеркало я больше не смотрела — очень надо поощрять его, — но догадалась по голосу.

— Ничего особенного, справляюсь. Моргун заткнулся — понял намек — и отвалился на спинку сиденья.

На какое-то время я осталась наедине с дорожными огнями, но вскоре Моргун опять подал голос:

— Личной жизни это, наверное, не на пользу. За кого он меня держит, за маникюршу? Уж не надеется ли, что я спрошу его о планах на отпуск? Его бы это порадовало.

— А вы замужем или как?

— Или как.

— А я был женат. — Моргун придвинулся поближе к разделяющему нас экрану. Понятно, собирается превратить мою машину в исповедальню. Что ж, бывает. Это одна из опасностей, которые подстерегают женщин-таксистов. — Нос у нее был великоват, лицо такое, лошадиное немного. Но ей это шло. Широкие кости.

Я вежливо промычала что-то нечленораздельное. Убоище на заднем сиденье громко храпело, и я забеспокоилась, не проглотит ли храпун собственный язык.

— Бросила меня три года назад. На Рождество. Мы собирались на Гавайи, но как-то я вернулся с работы, а ее нет… — Ну вот, теперь его не заткнешь. Плотину прорвало. — Она узнала о моей подружке.

Прочти десять раз «Аве» и двадцать — «Отче наш».

— И вы отправились на Гавайи с подружкой?

— Она меня тоже бросила. Узнала о жене.

— Поделом.

Тоже мне герой-любовник…

— Билеты я отдал соседям. Они замечательно провели время.

Мы свернули с Кингз-роуд налево и теперь ехали вдоль расцвеченных рекламой магазинчиков.

— Приятель, вам до конца?

— Да, пожалуйста. Дорога там довольно пустынная… Я скажу, где лучше притормозить.

Никогда не могла понять, почему люди, которым по карману Челси-Харбор, действительно там живут. Это местечко заселено от силы наполовину. Надо быть совершенно сдвинутым на воде, чтобы забраться в это безлюдье, — и то лишь при наличии собственной яхты и намерении в один прекрасный день сорваться во Флориду.

Моргун указал место в нескольких ярдах от пристани; там была припаркована целая вереница БМВ и «лотосов». Я остановилась; счетчик натикал 15 фунтов 45 центов. Моргун явно собирался обвинить меня в том, что я ехала кружным путем (чего я, разумеется, не делала), но передумал. Я слышала, как он пробормотал: «А, ладно». Потом наклонился к Убоищу и слегка потряс его:

— Генри! Генри, проснись!

Так зовут моего отца. Генри не отвечал. Моргун вытащил из бумажника двадцатку и попытался вложить ее в вялую руку товарища.

— Генри! — позвал он уже громче. — Шеф, здесь двадцать фунтов. Я выхожу.

— Еще чего! — Я заблокировала дверь в тот самый миг, когда Моргун пытался ее открыть. — Он в моей машине не останется. Забирайте его с собой.

— Да ладно тебе, красавица. — На его лице появилось умоляющее выражение. Моргуну явно не хотелось, чтобы Генри переворачивал вверх дном его прекрасное жилище на воде. — Он живет в Кристал-Пэлас. Послушайте, а если я заплачу тридцать фунтов? Пойдет? С ним не будет никаких хлопот.

Я и на это не купилась.

— Он отсюда вытряхивается. Я люблю, чтобы мои пассажиры были в сознании.

Моргун неуверенно засмеялся и замигал еще чаще.

— Да он в сознании. Просто задремал.

— Ну так разбудите его.

— Генри! — Моргун тряхнул его куда энергичней и буквально проревел ему в ухо: — Генри, старый ты алкаш!

Наконец голова Генри дернулась и рот схлопнулся, будто подъемный мост. Веки приподнялись, явив миру налитые кровью белки и расширенные зрачки. Его лицо стремительно наливалось мертвенной бледностью. Я поняла, что сейчас произойдет, но предпринять уже ничего не могла. Подбородок Генри выпростался из складок шеи, челюсть снова отвалилась, и под аккомпанемент то ли стона, то ли отрыжки поток омерзительной розовой блевотины выплеснулся на пол, на сиденье, ударился об экран (который я от души благословила) и окатил Моргуна.