Татьяна Туринская - Прости, и я прощу

— Ну что? — наконец-то прервал тягостное молчание Сидоров. — Что будем делать?

Катя даже не посмотрела на него. Недоуменно пожала плечом:

— А что нам делать? Мы, Юра, уже все сделали. Все, что могли.

— Это ты о чем? — на всякий случай уточнил он.

— Обо всем, — усмехнулась она. — Мало мы с тобой дел наворотили?

— А, в этом плане?

На несколько секунд Сидоров притих, словно вспоминая, чего же такого они натворили, потом согласился:

— Ну, если в этом плане… Это точно — наворотили. А, кстати, с чего все началось, ты помнишь?

Катерина вскинулась:

— Вот только не надо делать вид, что ты забыл! С твоей дурацкой сидоровой козы и началось, с чего же еще.

— А, ну да. Как всегда — все начинается с мелочей.

— Вот-вот.

Замолчали. Тем временем закипел чайник, немножко разрядив обстановку. Бросив по пакетику чая в каждую чашку, Катерина налила в них кипятку. Добавила ложечку сахара, тщательно размешала, стараясь по возможности не касаться краев чашки. Сидоров же чай проигнорировал.

— И что дальше? — сказал через несколько минут.

— А что дальше? — удивилась Катя. — Дальше — что имеем.

— А если мало того, что имеем?

Мало. Для Катерины это значило одно — ему не хватает ее, ему мало жены и сына. Но она не позволила сердцу радостно забиться. Сейчас ему мало семьи, потом будет мало любовницы — приведет вторую, третью.

— Придется довольствоваться тем, что есть, — холодно произнесла она. — Человек — такое животное, ему всегда мало.

— Ты прекрасно поняла, о чем я.

— Поняла. И ответила. Еще есть вопросы?

Любовь любовью, но в ее душе накопилась такая усталость от осознания безнадежности, что не хотелось никаких разборок. К чему они, если результат все равно будет отрицательным?

Сидоров вытащил из нагрудного кармана очки, тщательно протер их носовым платком, надел. Внимательно посмотрел на Катерину, только после этого ответил:

— Нет, никаких вопросов. Разве что утверждение.

Катя выжидательно посмотрела на него, и ничего не ответила. Тот продолжил:

— Ты любишь меня.

Хотела бы фыркнуть, усмехнуться, придать лицу выражение беззаботности, да не вышло. Спросила напряженно:

— С чего ты взял? Не люблю, никогда не любила. Неужели ты не понял, что я к сидоровой козе прицепилась, как к единственной возможности порвать с тобой отношения? Нет, Юр, не люблю. Правда не люблю. И…

Не было сил врать. Душа рвалась к нему, но мозг упорно давал команду на ложь. После короткой паузы Катя продолжила:

— И шел бы ты домой, Сидоров. Тебя там ждут. А тут ты никому не нужен. Я не люблю тебя, Сидоров. И ты меня не любишь. Так, встретились после долгой разлуки, ты женат. Во мне ревность взыграла — как так, раньше меня любил, а теперь какая-то рыжая около него вьется. А потом вспомнила, что не любила. Иди, Юра, иди. У меня к тебе никаких претензий, ты, в принципе, неплохой человек. Это я дрянь, знала, что у тебя семья, но тешила самолюбие.

Из всей ее пространной тирады Сидоров выхватил лишь одно.

— Не любишь? Значит, не любишь…

Помолчал немножко. Добавил зло:

— Врешь. Что это, по-твоему?

Достал из кармана склеенный скотчем лист бумаги, тщательно разгладил, положил на стол, припечатав ладонью:

— Что это?

Катерина всмотрелась и, узнав, тут же отвернулась. На листе торопливым почерком было написано: "Прошу… убедительно прошу… умоляю простить меня и любить по-прежнему. Умоляю развестись с рыжей и жениться на мне. В свою очередь клятвенно обещаю с честью нести по жизни фамилию Сидорова, ничем не запятнать гордое звание Вашей законной жены. Кроме того, торжественно обещаю до конца жизни реагировать на прозвище "Сидорова КаЗа" с улыбкой. Целую, люблю, Я".

— С каких пор ты стал рыться в мусорных ведрах? — голос ее дрогнул, чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сломается, уже не сможет лгать, и тогда…

— Я бы не стал называть это так, — ледяным тоном поправил Сидоров. — Не по мусорным ведрам, а по корзинам для бумаг, это во-первых. Во-вторых… Я видел, как ты что-то писала, а потом яростно разорвала. Стало очень интересно, не сдержал любопытства. Благо, уборщица по утрам приходит, а не вечером, иначе столь красноречивое свидетельство пропало бы бесследно.

Кате очень хотелось ему возразить, но доводов в защиту собственной позиции не находилось. Разве что совсем уж безнадежный:

— Минута слабости, — произнесла она, не особо надеясь обмануть собеседника наигранным равнодушием в голосе.

— Ну да, я так и подумал, — столь же наигранно согласился Сидоров.