Сандра Мэй - Еще одна блондинка

Джон задремал.

Он проснулся ровно за пять минут до прибытия на парижский Центральный вокзал. Как всегда. Эта привычка выработалась у Джона с годами и была крайне полезна во время деловых поездок. Он мог приказать себе заснуть и проснуться в любое время, а потому ему удавалось отдохнуть даже в не самых комфортабельных условиях. Впрочем, к скоростному поезду это не относилось.

Париж уже окутала вечерняя фиолетовая дымка. Горели огни витрин, иллюминация на Елисейских Полях, зажглась стрела Эйфелевой башни, и толпы гуляющих парижан и туристов заполнили площади и бульвары. Древний и вечно юный город не любил тратить время на сон.

Джон доехал до гостиницы, из номера позвонил мсье Жювийону, однако на месте того не оказалось. Попросив передать, что звонил мсье Ормонд, Джон повесил трубку, потом разделся, сложил в отдельный пакет использованную рубашку, убрал пакет – строго в правый верхний угол чемодана! – и отправился в душ. Затем переоделся, внимательно изучил свою слегка осунувшуюся физиономию в зеркале, недовольно хмыкнул и решил пройтись по городу.

Ночь окончательно вступила в свои права, и неоновый свет заливал улицы, делая лица всех женщин странно прекрасными и слегка порочными, а лица мужчин – немного опасными и взволнованными. Влюбленные целовались на всех перекрестках и на всех скамейках, из открытых дверей и окон ресторанов разносились самые разные и соблазнительные ароматы, современный асфальт под ногами неожиданно сменялся брусчаткой, помнящей тяжелые башмаки революционеров Парижской Коммуны... Джон Ормонд шел по Парижу и наслаждался своим одиночеством.

В маленьком ресторане на Монмартре он замечательно поужинал, выпил красного вина, а потом еще некоторое время сидел, вспоминая годы учебы в Сорбонне и те, давнишние прогулки по ночному Монмартру. Где-то здесь, в Париже жила его первая женщина... Амели. Ее звали Амели, и она была черноглазой, кудрявой, яркой и веселой, точно птичка. Она была старше Джона на два года, а в том, что касалось плотской любви, – на целую жизнь. Он был горд и немного испуган тем, что она выбрала его, потому что никогда не осознавал себя тем, кем был на самом деле, – красивым мужчиной. Тогда – красивым мальчиком.

Амели привела его к себе домой, и подружка, делившая с ней квартиру на пятом этаже старого дома, с веселым смехом собрала вещи и ушла. Джон был смущен, но Амели только рассмеялась и махнула рукой: мол, все в порядке.

Потом был ужас и жар, неумелое волнение и невыносимая волна нежности, щенячья гордость от свершившегося и ощущение, что в этот миг он может одной рукой перевернуть весь мир. Немного мешало то, что Амели все время смеялась. Тихо, словно крошечный колокольчик звенел в темной комнате. Это мешало Джону тогда, это оказалось неприятным воспоминанием и сейчас. Он так и не смог понять, смеялась она от счастья или же над его неопытностью?

Бурный роман с веселой медичкой Амели закончился через неделю. За это время Джон только-только успел приобрести некоторую уверенность в себе и начал получать удовольствие от процесса, но в конце безумной недели в студенческой столовой услышал случайно разговор двух однокурсниц своей первой женщины. Вряд ли они были ее подружками, потому что в звонких голосах сквозила явная неприязнь. Джон всегда умел владеть собой, поэтому дослушал все до конца, не показав вида, что слушает.

Выяснилось, что Амели заключила пари на то, что просто возьмет «английского девственника» за одно очень деликатное место и уложит в постель в течение первого же дня знакомства. Самое отвратительное заключалось в том, что пари она заключила со своим собственным дружком, который жил с ней уже полгода, – для ветреной медички такой срок приравнивался едва ли не к десяти годам законного брака. Амели выиграла пари, и теперь Клод – так звали ее дружка – должен был везти ее в Ниццу.

Вечером того же дня Амели сообщила ему, что уезжает на некоторое время в деревню на практику. Джон невозмутимо поинтересовался, как называется деревня, – не Ницца случайно? На секунду она опешила, и эта секунда растянулась в сознании юноши на целую вечность. Он мечтал, чтобы все оказалось неправдой, а если и правдой – то чтобы в этот момент Амели раскаялась и призналась, что влюбилась в него по-настоящему. Однако секунда истекла, и Амели по обыкновению звонко расхохоталась, сбросила с себя халатик, под которым ничего не было, и предложила, раз уж он все знает, заняться на прощание любовью. Джон повернулся и молча вышел из квартиры.