Вика Милай - Re:мейк

В силу какого-то национального упрямства и спартанского воспитания он никогда не признавался, что ему холодно или жарко, или мокро. А ведь на острове бывает действительно холодно и промозгло, особенно в январе. И дождь, как заведено в Англии, хлещет круглогодично. Майкл набрасывал пиджак, в особо прохладные дни – шарфик под него, и все дела. Однажды он ждал меня под ливнем у Национальной галереи на Трафальгарской площади, ел сандвич, старательно вытряхивая воду из бумажной обертки. Не удивлюсь, если завтра, возвращаясь из аэропорта, он заедет в Гарден-центр и купит для сада новый сорт роз. У дома, может быть, завернет в ближайший паб, закажет кружку любимого эля и бросит бармену что-то вроде: «Такие дела, дружище, жена бросила!»

Образ типичного англичанина стойко наделен высокомерием, самоуверенностью и холодностью. Тогда как я видела и уважала в Майкле совершенно другие черты. Может быть, для получения более достоверных сведений об англичанах следует хорошенько расспросить их жен? Дома он отдыхал от роли успешного улыбчивого политика и профессора, позволяя себе быть самим собой – мужчиной, обуреваемым немыслимыми сексуальными фантазиями, который любит хорошее вино, расхаживает по утрам нагишом и поет песни Джо Кокера в душе. Со мной он был заботлив отстраненно, без славянской назойливости; был нежен, без «жирных русских ласк». Был отзывчив и самокритичен, без самобичевания. Вместе с тем я знала, что он никогда не сядет за один стол с таксистом, которого я однажды пригласила на ужин после долгой, утомительной поездки из Лондона по узким извилистым дорогам, укутанным слоистым туманом. Я также знала, что ему незнакомы бедность и нужда, а без комфорта он увянет, как цветы без воды, и перестанет быть Майклом, если лишится возможности путешествовать или приобретать ворох бесполезных вещей и, сияя, приносить их в шуршащих пакетах домой. Я не требовала от Майкла невозможного.

Как знать, может быть, доля правды в суждениях об англичанах была? Вряд ли я имею право судить о них верно. Мы жили почти как затворники. Последний год больше путешествовали – Таиланд, Вьетнам, Южная Африка.

Первый год в Англии, когда мы так надеялись завести детей – «Чем больше, тем лучше», – приговаривал Майкл, потирая руки, – я читала все, что попадалось об этой стране. Здесь предстояло жить моим детям – я заочно полюбила эту страну. Когда стало ясно, что забеременеть я не смогу, горячее любопытство сменилось тяжелой апатией. Я стала ловить себя на мысли, что живу среди инопланетян, которые приветствуют меня во время вечерней прогулки в парке, улыбаются в магазинах, вежливо пропускают мою машину на узких дорогах. У меня не было друзей среди англичан. Только знакомые – вежливые и улыбчивые, как Майкл и наши соседи. Они не спрашивали друг друга, обезоруживая простотой, как бывает в России: «До сих пор нет детей? А почему?» или: «Устроилась на новую работу? И сколько платят?» Все, что узнала и полюбила в этой стране: шумные, распродажи на Оксфдорд-стрит и блошиный рынок Ноттинг-Хилла, лондонские такси, похожие на майских жуков, и пабы, и в декабре розы под окнами, – всем этим был и навсегда остался для меня Майкл. Как и крохотные домики песчаного цвета, словно выгоревшие на солнце, дубовые рощи вдоль дорог, и зайцы, кидающиеся под колеса, и поля, по весне сплошь в рыжих квадратах заплат свежераспаханной земли, перепоясанные лентами живой изгороди. Эти поля не наводили такую тоску, от них не ныло сердце, как от русских, затопленных и бесхозных – где-нибудь под Клином или Старой Руссой. Спроси их, как дела, и, возможно, они, ожившие под ясным голубым небом, пропели бы в ответ, безмятежно, как Майкл: «О! Не волнуйся, мы о'кей!»

Но главное, чего я была лишена в этой стране, – унижения. Слова в моем приблизительном переводе не жалили, как на родине, не обжигали презрением и обидой. «Эта, твоя очередная, звонит», – звала к телефону мама Андрея, и что-то обрывалось внутри под звук ее удаляющихся шагов. Таких смысловых нюансов я не смогла бы уловить в английском языке. Открытые, ясные взгляды прохожих на улице не имели ничего общего с цепким вниманием случайных встречных или попутчиков в России. Припоминаю, что я не всегда закрывала машину, как ни корил меня за это Майкл, не мыла фрукты и пила воду из-под крана. Я просто не ожидала здесь ничего плохого, чувствуя себя в полной безопасности. Я была свободна. И одинока.

– Знаешь, я никогда не понимал женщин, – прервал мои размышления Майкл и беспомощно махнул рукой. – Никогда. Я видел, что тебе не совсем хорошо, но что я мог сделать? Моя любовь, мои деньги, мой дом – ты видишь, они твои. Я думал, время пройдет, ты будешь счастлива, забудешь его и начнешь новую жизнь...