Роман Богословский: Зачем ты пришла?

«С кем тебя вчера видели? Мне написали! С кем ты по улицам шлялся?! Что это за баба была с тобой? Высокая и страшная. А? И пьяная, как мне сказали. Ответишь?»

«Нет».

Зачем ты пришла?

Чтобы сказать мне все это? Ты смотришь на меня. И ты в восхищении. Ты относишься ко мне как к произведению искусства. Ты думаешь, что жизнь слепила нечто великолепное. Ты боишься, что твое восхищение перерастет в манию, в пожизненную иглу. Ты понимаешь, что тебе до меня не достать – откуда это у тебя, ведь я не фараон и не король. Ты любишь женщину. Она спасает тебя. Она не приколотит тебя гвоздями к земле в случае чего. Ты обмираешь от восторга, удивления и любопытства, общаясь со мной. Ты за этим пришла – обмирать? Колдовать? У тебя черным-черно в мозгах. Смотри не запачкай стены копытами. Ты не думала, что на свете остались люди, которые могут так тебя ошеломить. Но ты всегда сбегаешь от всего, что ошеломляет. Сатанинское семя, закрой свой срам одеялом. Обувай свои безупречные ножечки в сапожки – и прощай. Я открою окно – и запах серы тотчас развеется. Стучи, клацай копытами по подъезду. Иго-го! Go! Go! Go! Go! Go! Go! Go!

С неба сыпалось что-то иссиня-серое. Кто-то шепнул мне: «Это предвестие черного лета без сна и покоя».

Усмехался, игрался с собой: смотрел в окно на дома и эту странную сыпь, ловил в зеркале окна свое отражение – измятое, жеваное, бесформенное. Потом снова дома и сыпь. И отражение. И небо – насмешливо пустое, бездонное, небесная ложь.

Из квартиры снизу доносились вопли какой-то бабы. А помнишь? Все наши с тобой годы стучали только нам, но никогда мы. Пришло время постучать мне? И я беру со стола отвертку, подношу ее к батарее, берусь за батарею рукой, начинаю медленно ковырять отверткой костяшки пальцев – больно. Все еще больно.

Выбрасываю отвертку за холодильник. Слушаю, как она падает, цепляя там радиаторы, трубочки. И все затихает, смолкают и стоны бабы.

Мне хочется объединить небо и землю. По отдельности этот мир для меня уже не работает. Этот пазл провонял, он издох. Все скомкалось, перестало цвести и гореть.

Все это надо кончать.

Пора объединить небо и землю.

Открываю окно, серая сыпь покрывает лицо мое, словно щетина, вросшая в звериную морду откуда-то снаружи, из воздуха. Я знаю, небо и землю объединить можно только одним способом:

– Прыгнуть в небо, приземлиться на землю.

Кто это сказал? Никто не говорил. Это просто прозвучало. Это что-то в трубах, в кране, в ванной, в счетчиках света и горячей воды замкнуло, перекрылось.

Ветер в лицо, окно бьется о стену, дрожит стекло от страха. Я вижу небо – чужое, страшное, старое. Небо в морщинах. Небо в наростах. Небо в синяках. В жутких пульсирующих складках.

Высовываюсь из окна, чтобы всунуться в пустой отросток открытого пространства вместе с ветром и сыпью небесной. Небесная сыпь, черная ветрянка.

Смотрю вниз – машинка, едет твоя машинка. Би-би. Та, что была нам и дискотекой, и постелью, и укрытием столько безумных лет.

Томатный хруст. Так много дум наводит он.

Подобрал ноги под себя, развернулся, слез с подоконника, открыл холодильник – закрыл. Открыл еще раз, увидел луковицу, закрыл.

Смертельно захотелось спеть в раковину, казенным тарелкам и вилкам.

Звонок мобильного:

«Привет! Мне тут съездить надо кое-куда. Посиди с ребенком, а? И еще это… ключи мне от квартиры верни, пожалуйста… Я внизу, подъехала, сейчас зайду».

Но в дверь уже позвонили. Ты не могла подняться на четырнадцатый этаж так быстро.

Открыл. Старшая дочка в гости пришла. Привет, пап. Смеется. Привет, дочь. Ты чего не позвонила? А я хотела сюрприз сделать.

Как вы так все вместе-то… Шли сюда и ехали под колючей сыпью. Не сговариваясь.

Зашла в квартиру и ты с младшей. Смотрела. Какая-то странно добрая, мягкая, стеснительная. Две сестры по отцу обнялись. Узнала бы Светка, что ее ребенок обнял твою дочку… Не пустила бы больше.

– Идите в гостиную, – сказал девочкам.

И смотрел. Ты не смотрела. Не дышал. А ты дышала.

– Дай ключи от моей квартиры, пожалуйста… Мне нужны.

Отдал. Хотел поцеловать и схватить за булочку. Увернулась, выскользнула, играла глазами, вызвала лифт…

– Я приеду за ней часа через три.

Двери лифта так шибанули, что у меня оборвалось что-то в колене и потекло по невидимым венам, причиняя боль, словно то был какой-то гигантский гвоздь.

Вошел в кухню, открыл окно: светило солнце, искрилось небо золотом.

Выглянул. Ты, уменьшенная в сотню раз куколка самой себя, подходила к машинке.