Ребекка Пейсли - Сердечные струны

— Могу спросить тебя вопрос? — выкрикнул он в темноту.

Никто не указал на нелепость такой грамматики.

— Пятнадцать плюс три равно двадцать! — никто не исправлял погрешность в арифметике. Свет луны поблескивал в полевой траве слева от него, но полевых цветов не было видно.

Роман потерял чувство времени. Жеребец неспешно пробирался сквозь черноту ночи.

Мысли о ребенке распаляли мозг, воспоминания о его матери сжимали сердце. Он остановил Секрета и спешился — ветви шелковицы качались рядом. Взглянув на них, задумался, припоминая их научное название.

— Шелковинас ягодиум, — предположил он. Низко опустив голову, швырял ногой камешки, обходя вокруг Секрета.

— Когда на небе замерцали предрассветные блики, все еще продолжал ходить вокруг лошади, но больше не осталось камешков, которые можно было отбросить.

Смятение сдавило его мозг, словно камень, слишком тяжелый, чтобы сдвинуть, и очень большой, чтобы обойти.

Остановился перед Секретом.

— Ну, что бы мы делали с ребенком? — спросил у жеребца. — Я слишком занят выращиванием лошадей, не осталось бы времени на заботу о малыше. Что это, черт возьми, со мной? Зачем нужен какой-то сопливый карапуз, таскающийся за мной!

Пнул носком сапога землю.

— А может, это будет девочка, — пробормотал он. — Но я уже предостаточно насмотрелся на женщин, и будь проклят, если захочу еще одну, чтобы заботиться о ней!

Он провел рукой по волосам.

— Бьюсь об заклад — Теодосия вернется в Бостон, — буркнул он, глядя в огромные черные глаза своего коня. — Не останется в Техасе — испугается, что найду ее. Отправит телеграмму своей богатой сестре и зятю, они пришлют еще один сундук с золотом, и отправится на Восток. Поедет она, а с ней и мой ребенок.

Он вглядывался в розовато-желтый горизонт: голубые прожилки вплетались в розовое и желтое, и казалось, что небо похоже на детское одеяльце.

Попробовал представить своего ребенка — маленького человечка с черными волосиками и большими карими глазами, потом — с золотыми волосиками и голубыми глазами, видел смуглую кожу и светлую; видел верхом на лошади; видел ребенка, склонившегося над микроскопом.

Но так и не мог понять его. Не умел представить, как бы сильно ни старался, зато видел мать, словно она стояла прямо перед ним.

Мед и топленое масло. Ее волосы — волнистые, мягкие, теплые и душистые.

— А твои глаза, — прошептал он, и ранний утренний ветерок унес слова, — цвета древесной коры, потертого седла, виски.

Вспомнились губы — полуоткрытые, блестящие.

— Розовые, как язык Секрета. Как вареная креветка, как рассвет, — пробормотал он.

Тихое ржание Секрета разносилось вокруг. Секрет. Скоро у него появятся тысячи Секретов — лошадей, умеющих развивать галоп в течение секунд и мгновенно останавливаться. Как хорошо жить в огромном доме на ранчо, присматривая за двадцатью пятью тысячами акров земли, и знать, что он — один из самых богатых людей во всем Техасе.

Довольно неплохо для молодого человека, осмелившегося осуществить свою мечту, еще немного, и мечта превратится в реальность.

Похвалив самого себя, Роман сделал глубокий вдох, сунул руки в карманы и замер — что-то острое укололо палец его руки. Зажав предмет пальцами, вытащил из кармана. Желто-розовые блики рассвета отразились в кроваво-красных рубинах и замерцали на хрупких золотых цепочках.

Глядя на рубин в форме сердца, изящные цепочки, припомнил белую лебединую шею, на которой все это совсем недавно радовало глаз.

Что-то снова защемило сердце, нежно, но настойчиво.

Закрыл глаза и услышал ее голос.

Когда-то давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время выражение используется для описания глубокого чувства любви и привязанности, и, говорят, если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.

Он снова вгляделся в брошь — откуда взялся бриллиант в середине рубина? Странно, никогда раньше его не было.

Присмотрелся повнимательнее — бриллиант исчез, а слеза расплывалась по рубину. Его слеза, потом другая, и еще, еще.

Чувство. Привязанность.

… Если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.

Стиснув в пальцах влажный рубин, Роман не почувствовал укола, но в его голове с поразительной ясностью обозначилось чувство, которое он испытывал к Теодосии.

Пораженный, он продолжал видеть в мягком освещении ранчо и лошадей, несущихся по полям, понимая, что это — всего лишь образ в его сознании, созданный в течение десяти долгих лет и померкший прямо здесь, на глазах.