Владимир Витвицкий: Двадцать пять дней на планете обезьянн

И все же сон, шо я масон?

Или влюблен?

Рука нашла хилую кнопку, и торопящий и торопящийся будильник смолк, снова тишина — но не безмолвие. Тикает пластмассовый механизм, сон проваливается в темноту закрытых глаз, а за окном хор-скрип шагов и неслышное шуршание одежды: утренний забег — обезьянны чапают на службу. Или работу — у кого как. Покидая дома, они образуют шумящие дыханием потоки, текущие мимо урчанием прогреваемых машин. А еще дворники — извлекая скребущие звуки из снега и лопат, они профессионально мстят еще спящим. И судя по этим звукам, они — не обезьянны.

Это утро, это жизнь, которая не сон, и он не на Нуле — пора вставать и пилить на службишку. Сон забылся, а он военный и спортивный, что значит упрощение — больше в службе, меньше в спорте. У него широкая, богатуровская кость, и сто двадцать килограммов необезжиренного на этот момент веса, и фамильные, черные, в сужающихся к вискам прорезях век, глаза. Сколько раз ковровый противник — спортивный враг, упершись лбом или разбивая захват, пытался разглядеть в его глазах его. Но это почти невозможно, это пугает равных и путает сильных, помогая побеждать. Черные глаза скрывают — больше чувства, меньше мысли, а непонимание смущает смотрящих и, как следствие, неуверенность заставляет этих смотрящих додумывать то, чего нет или очень мало. Это-то помогает в спорте, да и в жизни тоже.

Но пора вставать — службишка в тиканье часов, и Примат, быстро и заучено исполнив утренний ритуал ванных и кухонных движений, оказался на улице и стал частью одного из потоков обезьянн, вытекающих из многэтажек, ступенями растущих на каменных склонах. А сон, уже забытый, обманул — нет никакой размытости: Олнцес во все небо, весна, но еще снег и в общем-то морозно. Северообезьяннск! А где-то там, далеко на юге уже зацвели каштаны, а в земле насупились майские жуки, но здесь север и схватывающее морозцем утро. Днем подтаявший снег за ночь промерз, и следы вчерашних машин хрустят под ногами, морозец бодрит, цепляясь за лицо, и это приятно. И хотя в толпе множество черных шинелей, длинных дамских шуб, теплых шапок, но весна все же встречается. Некоторые обезьяннши, в основном обезьяннки, демонстрируя избирательную легкость одежд, напоминают о ней, опережая статистику смертности снега, а отмороженные детеныши из старших классов вообще поражают своей морозостойкостью. Вероятно, реклама лекарств им не подсказка, а менингит для них — не страшная болезнь, а скорее всего название слитой с Сети темы сочинения или разновидность наркоты. Но все же приятно, что олнцесно и морозно, и что, опережая смену времени года меняются гардеробы, а в лицах мадам и мадмуазелей встречается молодость и юность, и что в утреннем воздухе уже пахнет ленивой, но бодрящей в этих широтах весной, что хрустит под ногами непрочный ночной лед. Весна.

Тень черной змеи — толпа обезьянн валит на службу, и в этой длинной тени он заметил такую же, как и он, пятнистую фигуру, но гораздо меньших размеров. Это Абызн, его сослуживец и друг. Они тянут в одной "конторе", они северообезьяннские пехтмуры. Конечно же стопроцентные пехтмуры, как и положено, сосланы в Никспут, а здесь, в штабе — теплые места. Например, для него — главного поставщика рекордов и основной причины спортивной гордости начальства, и для стандартного вояки Абызна. Абызн — комадрил автороты, но подчиненных у него на взвод, то есть на комадрильские машины и на прикомандированные БэТээРы, выставочные образцы, за которыми все же нужно смотреть. Абызн живет через дом от Примата, и предслужебные встречи почти неизбежность, как и первая, дежурная фраза.

— Привет! Ну как оно, ничего?

— Привет. Что-то никого не хочется!

Заметив борьбу весны и гардеробов, Примат, конечно же, схитрил, но все же блеснул в ответе восклицательным знаком. Просто у обезьянн принято скрывать стесняющий восторг — не так поймет суровый друг. Да еще у каждого свое — у него, например, назревают соревнования и нужно сбрасывать вес, а значит значительные рукопожатия отцов-комадрилов и тройные тренировки, много пота и возни, и почти полное отсутствие свободы и творчества. Значит никого не захочется, или так хочется думать, что никого, или на самом деле так и будет. Так уж устроены обезьянны — им мешает определенность, да и полузабытые инстинкты толкают на несогласие.

— А разве так бывает? Весной? — придумал удивление смытый тенью черной змеи Абызн, примерный семьянин, а значит потенциальный бабник.