Памела Кент - Мужчина, который вернулся

— По-моему, здесь довольно унылое место для вдов, — немного нервничая, заметила Харриет.

— В Лондоне больше возможностей для развлечений?

Темные глаза доктора изучали Харриет, их бездонная чернота поразила ее. У него были удивительно густые для мужчины ресницы, а кожа загорела так, словно он провел немало времени за границей... Что-то во внешности доктора Дрю наводило на мысль, что по крайней мере один из его предков знал преимущество южного климата.

Но звали его очень по-английски: Филип Дрю. Разве возможно подобрать более английские имя и фамилию?

Харриет с осторожностью отвечала:

— Да, в Лондоне есть чем заняться. Один поход за покупками любого приведет в чувство.

— У вас в Лондоне много друзей?

— Да, множество. И работа.

— Какая именно?

— Я художница. — Харриет не покидала потом уверенность, что он принял этот ответ со скептицизмом. — На будущей неделе откроется выставка моих работ, конечно, мне хочется быть там, видеть, как идут дела. Но я не брошу Гэй, и если вы считаете, что мне надо остаться...

— Для вас это настоящее самопожертвование.

Харриет возмутилась тоном доктора и одновременно поняла, что с точки зрения его темных глаз кажется законченной эгоисткой.

— Но боюсь, что в этот критический момент я не позволю миссис Эрншо сопровождать вас в Лондон. Просто надейтесь, что публика будет благосклонна и одна-две картины окупят ваши труды сторицей.

Доктор прошел мимо, едва кивнув ей, и пожилой дворецкий открыл перед ним дверь.

Как только автомобиль скрылся за воротами, Харриет заговорила с дворецким:

— Доктор Дрю впервые практикует в Фалез?

Дворецкий ответил утвердительно.

— Но уже приобрел в наших краях большую популярность, мисс. Такой внимательный, добрый, и дети его любят, — пустился в подробности старик. — По-моему, до приезда сюда доктор Дрю сам болел... но что именно с ним приключилось, не знаю. Конечно, человек он опытный, всякий вам скажет. Настоящий лондонский врач, я бы сказал.

Харриет задумчиво смотрела на дворецкого.

— Значит, дети его любят, — медленно проговорила она. И добавила с блеснувшим в глазах интересом: — Вот удивили так удивили!

Это было неделю назад, и с той поры Гэй заметно оправилась от скорби: принимала одного-двух посетителей и проводила большую часть каждого дня внизу, в гостиной, лежа на кушетке.

Аппетит у нее был на удивление хорош, и она заказала своему лондонскому кутюрье новый гардероб, соответствующий новому статусу очень богатой вдовы, способной удовлетворить большинство своих прихотей и не отказывать себе, если захочется чего-то особенного.

Сестру Харриет, например, — Гэй решила, что та непременно должна переехать в Фалез. Не может быть и речи о возвращении в лондонскую квартиру, в любом случае уже слишком убогую для молодой женщины, близкая родственница которой, если пожелает, может заказать ей номер в лондонской гостинице.

— Когда захочешь в Лондон, конечно, поезжай, в любое время, — великодушно разрешила она, по-кошачьи свернувшись на кушетке и перекрашивая ногти в матово-жемчужный цвет, шедший к трауру даже больше, чем естественный, или так она решила. По той же причине Гэй надела жемчужные клипсы, в тон им браслеты и до окончания траура отослала свои рубины и изумруды в банковское хранилище. — Дорогая моя, не хочу навязывать тебе свое общество, — сказала она, глядя на сестру огромными печальными глазами, — но без тебя я просто боюсь жизни. Помнишь, еще в детстве ты была так добра ко мне!

Гэй протянула слабую руку и сжала тонкими пальцами запястье Харриет. Это была истинная правда. Харриет, шестью годами старше своей сводной сестры Гэй, приветствовала появление прелестного золотоволосого создания с радостью одинокого ребенка. Она не знала, как угодить Гэй, не могла налюбоваться ее красотой... и испытала величайший в жизни удар, когда выяснилось, что сестра в душе далеко не так очаровательна. Гэй была беспомощной, трусливой, нахальной, вредной и временами даже жестокой. Из-за нее утонул любимый щенок Харриет, по ее милости Харриет заперли в комнате на целый день и ночь. Более того, Гэй путала кухарку якобы сделанными распоряжениями старших, чтобы сестру не кормили... и выплакала все глаза после отъезда Харриет в школу. Когда Харриет в возрасте двадцати одного года обручилась, Гэй начала интриговать, а когда помолвка наконец расстроилась, завела короткий бурный роман с освободившимся женихом, после чего тот отправился на уединенную ферму в Родезии, и больше о нем не слышали. Второй многообещающий роман Харриет пресекся в самом начале. Гэй заболела тифоидной лихорадкой и подпускала к себе только Харриет. Ради сестры Харриет прервала учебу, часами не отходила от ее постели и одна только могла убедить больную принять лекарство и, таким образом, сохранить свою жизнь ради нее.