Мария Чепурина - Свидание с чужим парнем

Разумеется, влюбиться в Дэна я не могла бы даже при большом желании: мне даже в голову не приходило смотреть на него как на парня. Этот Валькин вопрос был таким же глупым, как первый, про Макса, но на этот раз меня почему-то не охватило ни возмущение, ни желание оправдываться. Интересно, почему? Я припомнила недавно прочитанную статью о нервных импульсах из «Науки и жизни» за 1988 год и решила, что дело, судя по всему, в адаптации мозга к раздражителю. Ну, или в чем-нибудь подобном.

Валька грызла огурец и, стараясь одним глазом следить за рыбной ловлей, проходившей без участия рыбачек, наблюдала за моей реакцией:

— Молчишь… Думаешь… Не возмущаешься. Значит, такая бурная реакция у тебя только на Макса.

— Ну и что с того?

— Да ничего… — сказала Валька и, перевернувшись на спину, как бы никуда, себе, без адреса, добавила: — Когда мне Юрка нравился, такая же была, как ты сейчас…

Ах вот, значит, к чему все эти разговоры! Валентина вбила себе в голову, что я влюбилась в Макса, и пытается вытянуть из меня признание! Видимо, теперь, чем больше я буду отрицать эту мнимую влюбленность, тем сильнее станет Валька уверяться в своей выдумке. Заняться, что ли, ей нечем? Придумала прикол… Кошмар какой-то! Может, ну ее, пускай себе считает, что захочет?.. Впрочем, нет. Позор же это. Я — и в Макса! Нет, нет, нет! Скорей разубедить ее!

Я делано зевнула:

— Знаешь, Валька, Макс мне безразличен. Но уж если тебе нравится считать, что я влюбилась, то, пожалуйста, считай. Мне все равно.

— Получается, оставишь его мучиться? — Подруга усмехнулась. — Он-то, бедненький, душу открыл тебе, злой и коварной особе. Вот, кстати, вопросик. С чего он решил, что признание в бутылке — твое?

Что ж, мне тоже хотелось бы знать. Второй день все пытаюсь понять это.

— Ты ведь не оказывала Максу никаких знаков внимания в последнее время? — Валькин взгляд по-прежнему был ехидным.

Извести она меня, что ли, решила?!

— Не помню… — надеюсь, что эти слова были брошены с таким равнодушным видом, какой только можно изобразить. — Наверное, ему хочется думать, что записка от меня… Вот и решил. Они, влюбленные, на мир вечно через розовые очки смотрят.

Мысль про розовые очки и про то, что человеку свойственно верить в то, чего ему хочется, принадлежала, если быть честной, не мне, а моей маме. Вчера вечером я, наконец, решилась обратиться к ней. Осторожно спросила, отчего и почему человек может решить, будто нравится кому-то, на самом деле полностью к нему равнодушному. На большее не решилась. По правде сказать, всей этой историей с запиской ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь, вместе обмозговать, попросить совета… Еще вчера у меня вроде бы не имелось никаких проблем с общением, а сегодня вдруг выяснилось, что довериться абсолютно некому. Родители, если сказать им, наверняка переполошатся, засыпят предостережениями, заведут обычную песню про то, что мне рано влюбляться. Валька взялась издеваться, когда я нуждаюсь в поддержке, решаю сложный вопрос. Школьные подруги далеко. И кто остался? Ни-ко-го!

Вообще говоря, из всех версий происхождения записки наиболее вероятной мне казалась такая: Макс действительно подумал, что признание от Нади, некрасивой и наивной, и решил поиздеваться, пусть, мол, думает, что тоже мне понравилась, мальчишкам расскажу, вот посмеемся! Представить Максима, всерьез пишущего мне любовное письмо, а потом кладущего его в бутылку от шампуня, было невозможно, решительно невозможно! И разум, и чувства говорили мне, что послание из бутылки — это насмешка. А над кем можно смеяться таким образом? Только над тем, в кого, как в Макса или в Катьку, невозможно, немыслимо, нельзя влюбиться. Такие издевательские письма шлют придуркам и уродам. Вот, выходит, и моя настала очередь…

Печальные размышления прервала капля, шлепнувшаяся мне на нос. За ней тут же последовала вторая, опустившаяся на макушку. Вот что значит настоящие рыбаки: увлеклись так увлеклись, даже не заметили, как тучи набежали.

— Пора сматывать удочки, — сказала Валентина.

Не тут-то было. Оказалось, что сматывать нам давно уже нечего: приблизившись к воткнутым в землю палкам, мы увидели, что, кроме палок, тут ничего, собственно, и не осталось: нитки, привязанные на жалкие два узла, давно снесло ветром. Нечто похожее на «поплавок» маячило в нескольких десятках метров от нас, на другой, недоступной стороне пруда. В каком месте затонуло остальное хозяйство, включая захлебнувшихся червяков, было теперь совершенно неважно. Выкинув бесполезные палки, мы наскоро завернули остатки пиршества и остальное принесенное из дома барахло в одеяло и потащились домой.