Эндрю Николл: Добрый мэр

И тут госпожа Стопак с удивлением и смущением заметила, что на левой руке у нее висит, покачиваясь, красная коробочка.

— Это? А, это! Нет, это не вам, извините! Это я себе купила в обеденный перерыв. Захватила сейчас по ошибке. Извините еще раз! Вот… — И Агата начала отступать, но Тибо остановил ее.

— Госпожа Стопак, у вас все в порядке? Я имею в виду, у вас дома? Я знаю, что для вас и господина Стопака сейчас… ээ, тяжелое время. Мы все вам так сочувствуем. Если бы вы решили отдохнуть день-другой, мы бы справились. Я бы взял пока секретаршу из канцелярии, их там все равно несколько. Уверяю вас, это не доставит мне никакого неудобства!

Лицо Агаты приняло подобающе серьезное выражение.

— Вы очень добры ко мне, господин мэр, но сейчас у нас уже все хорошо. Да, было плохо, но теперь намного лучше. Правда, лучше.

— Рад это слышать, — сказал мэр. — Послушайте, вы мне сегодня уже больше не понадобитесь. Если хотите, можете спокойно идти домой.

От этих слов Агата почувствовала себя еще более счастливой. В конце концов, она купила себе обновку и хотела ее примерить. Поблагодарив мэра, она выпорхнула из кабинета и, уже закрыв дверь, услышала:

— Да, и спасибо за кофе!

Ну что за добрый человек!

Лучи солнца еще поблескивали в струях фонтанов на площади, когда Агата вышла из Ратуши с перекинутым через руку плащом. Она шла, поскрипывая гравием, по бульвару вдоль реки Амперсанд, то ныряя в потоки солнечного света, то снова оказываясь в густой тени вязов. В голове ее крутилась мелодия той самой песенки, и сумочка в руке качалась в такт. На Александровской улице она зашла в кулинарию купить хлеба, сыра и окорок, но купила в придачу еще кое-что: первую клубнику в зеленой коробке из папье-маше, бутылку вина, плитку шоколада и две бутылки пива, которые устроились на самом дне сумки, рядом с красной коробочкой из универмага Брауна. «Если святая Вальпурния выполнит мою просьбу, мне нужно будет чем-то подкрепить его силы», — сказала Агата сама себе.

У мусорных баков рядом с ее подъездом играл маленький черный котенок. Агата остановилась, подняла его, погладила и сказала:

— Черные кошки приносят удачу, но у меня она уже есть, спрятана в маленькой красной коробочке. Так что тебе, дружок, придется остаться здесь.

И, посадив котенка назад на тротуар, она начала подниматься по лестнице. Ручки тяжелой сумки врезались в пальцы, но она этого не замечала. Из-за маленькой красной коробочки все на свете казалось легким.

Войдя в квартиру, Агата спиной (вернее, тем, что пониже) захлопнула дверь и выложила продукты на стол. Потом вооружилась острым ножом, нарезала хлеб, сыр и окорок, красиво разложила их на блюде, а бутылки с пивом завернула в мокрую ткань и выставила на оконный карниз.

«Вот и славно. Нечего жарить, нечего разогревать. Садись за стол и ешь, все уже готово». Но вино она решила не открывать — пусть это сделает муж. Это его, мужская работа. Потом она взяла красную коробочку, ушла вместе с ней в ванную, закрыла дверь и повернула краны.

Пока она раздевалась, ванную комнату наполнили клубы пара. Агата расстегнула платье. В зеркале над раковиной другая Агата сделала то же самое. Первая Агата, наша, оценивающе посмотрела на нее. Агата по другую сторону стекла в ответ улыбнулась. Тут обе они сделали легкое движение плечами, и платья с легким шорохом упали на пол. Наша Агата подняла свое платье и повесила его на крючок на двери. Оно еще понадобится ей позже. Зеркальная Агата, вероятно, поступила так же, но точно сказать нельзя, потому что она скромно прикрылась занавесью пара. На нашей стороне, в том Доте, где движение на улицах правостороннее, а милая родинка у Агаты над верхней губой слева, Агата стянула с себя нижнее белье и свернула его в шар. Оно ей больше не понадобится.

Оставшись сияюще нагой, она открыла коробочку из универмага Брауна. Вот разумно-теплая комбинация, подарок пожилой продавщицы. Как мило с ее стороны. Агата улыбнулась и положила рубашку на зеленый деревянный табурет. А вот розовая оберточная бумага. Когда Агата развернула ее, на пол посыпались лепестки лаванды. Агата хихикнула и наклонилась, чтобы собрать их с кафеля, не заметив, как это движение всколыхнуло аромат ее собственных духов. А вот Тибо заметил бы.

Через пару мгновений Агата уже держала в руках свою обновку. Поднесла ее к зеркалу и стала любоваться ее переливчатой прозрачностью и мягкостью, ее почти-несуществуемостью, а потом повесила на леску над ванной, туда, где обычно ночью сушились чулки. Так она могла видеть свою надежду, лежа в горячей воде.