Розамунда Пилчер: Пустой дом

Вирджиния поверила ей. Беспомощным голосом она пробормотала:

— Я думала, она говорит правду. Не верила, что она может меня обмануть.

— Твоя мать была весьма решительной женщиной. Ты — ее единственная дочь. Она строила в отношении тебя большие планы.

— И ты это знала. Знала, какая она на самом деле, но все равно дружила с ней.

— Друзья — не обязательно люди, которые нравятся тебе по какой-то конкретной причине. Обычно все бывает как раз наоборот: человек нравится тебе, потому что он твой друг.

— Но если она лгала, то Юстас должен был решить, что я не хочу его больше видеть. Получается, все эти годы он считал, что я отказалась от него.

— Но он же написал тебе письмо, — сказала Элис.

— Письмо?

— Боже, Вирджиния, перестань прикидываться дурочкой! Письмо, которое пришло за день до вашего отъезда в Лондон.

Вирджиния смотрела на нее с недоумением.

— Я была уверена, что ты его получила. Оно пришло с вечерней почтой, лежало на столе в прихожей; я еще подумала, что тебе будет приятно, потому что ты почти не получала писем. А потом я занялась какими-то делами, а когда снова оказалась в прихожей, письма там уже не было. Я решила, что ты его забрала.

Письмо. Вирджиния видела его как наяву: белый конверт, а на нем, черными буквами, ее имя. Мисс Вирджиния Парсонс. Вот оно, лежит, драгоценное и беззащитное, на круглом столе, который по сей день стоит в прихожей Уил-хауса. Она представляла мать: как та выходит из гостиной, скорее всего, собираясь пойти наверх, но останавливается просмотреть вечернюю почту. На ней малиновый костюм с белой шелковой блузкой; рукой с ногтями, покрытыми лаком того же малинового цвета, она берет письмо, и подвески на тяжелом золотом браслете негромко звякают.

Вирджиния видела, как мать, нахмурившись, разбирает колючий мужской почерк, рассматривает марку и после секундного колебания опускает конверт в карман жакета, а потом идет дальше, невозмутимая, словно ничего не произошло.

Она сказала:

— Элис, я не получала никакого письма.

— Но оно было там!

— Ты что, не понимаешь? Мама забрала его. И уничтожила. Она была вполне на это способна, ты же знаешь. Она сказала бы: «Я сделала это ради Вирджинии. Для ее же блага».

Покровы были сорваны, иллюзии развеялись. Оглядываясь в прошлое объективно и беспристрастно, Вирджиния видела мать такой, какой та была на самом деле: не только решительной или высокомерной, но и способной совершать ошибки. В каком-то смысле это принесло ей облегчение. Оказалось, что все эти годы она прилагала немалые усилия, чтобы не замечать материнского несовершенства, пытаясь обмануть саму себя. Только теперь она разглядела в матери обычного человека.

Элис казалась расстроенной, как будто сожалела, что упомянула о письме.

— Может, оно было и не от Юстаса.

— Нет, от него.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что, будь оно от кого-то другого, она вернула бы письмо мне, отделавшись извинением, может, сказала бы, что взяла его по ошибке.

— Но мы не знаем, что было в том письме.

Вирджиния встала из-за стола.

— Нет. Но я собираюсь это выяснить. Прямо сейчас. Пожалуйста, побудь здесь, пока дети не проснутся. Скажи им, что я скоро вернусь.

— И куда же ты собралась?

— К Юстасу, конечно, — сказала Вирджиния, стоя на пороге.

— Но ты еще не выпила кофе. Я сварила его, а ты даже не попробовала. И что, собственно, ты намерена ему сказать? Хочешь объясниться?

Но Вирджинии и след простыл. Элис обращалась к пустой кухне, к открытой двери, хлопающей на ветру. С недовольным вздохом она поставила на стол свою чашку и подошла к двери, словно собиралась вернуть Вирджинию назад, но та была уже далеко, как девчонка бежала по высокой летней траве, через поля — к Пенфолде.

Она выбрала дорогу через поля, потому что слишком долго было бы садиться в машину, заводить мотор и потом выруливать на главную дорогу. Каждое мгновение было на счету. Они уже потеряли десять лет, и она не желала больше терять ни минуты.

Вирджиния бежала, вдыхая напоенный медовой сладостью утренний воздух, а высокая трава и белые ромашки хлестали ее голые ноги. Море было темное, аметистовое, с широкими полосами бирюзы, горизонт терялся в дымке — день обещал быть жарким. Длинноногая, она легко преодолевала перелазы, перепрыгивала через канавы на полях, коловшихся жнивьем, по краям которых пылали алые маки, а морской ветер нес с собой аромат утесника и лепестки его желтых цветов, похожие на конфетти.