Розамунда Пилчер: Карусель

Но моя мать пережила разрыв не так легко. Она вышла замуж за отца, потому что он был для нее воплощением того типа мужественности, которым она восхищалась. Она никогда не пыталась копнуть глубже, проникнуть за пределы костюма в тонкую полоску и портфеля. У нее не было ни малейшего желания открывать тайные глубины. Но Шеклтоны были полны сюрпризов и, к ужасу моей матери, я унаследовала многие из них. Мой покойный дядя был не только фермером, но и музыкантом-любителем, который мог похвастаться кое-какими достижениями. Мой отец в свободное время вышивал декоративные полотна потрясающей красоты. Но настоящей мятежницей была их сестра Феба. Профессиональная художница, она обладала столь оригинальным характером и столь беззаботно относилась к повседневным условностям, что моей матери стоило больших усилий смириться с такой золовкой.

Молодость Фебы прошла в Лондоне, но в пору зрелости она стряхнула городскую пыль со своих сандалий и перебралась в Корнуолл, где счастливо жила вместе с очаровательным человеком, скульптором по имени Чипс Армитаж. Они так и не сочетались браком — я думаю, потому что его жена не дала бы ему развода, — но после смерти он оставил ей небольшой викторианский готический особняк в Пенмарроне, и с той поры Феба обосновалась там.

Несмотря на это небольшое отклонение от общественной нормы, моя мать не могла полностью сбросить Фебу со счетов, поскольку та была моей крестной. Время от времени мы получали приглашения погостить у нее, и письма не оставляли сомнений в том, что Феба предпочла бы видеть меня одну. Но моя мать боялась ее богемного влияния и всегда — по крайней мере, пока я была ребенком, — сопровождала меня в этих поездках, полагая, что если уж Шеклтонов нельзя одолеть, то надо к ним примкнуть.

Когда мы отправились в Корнуолл впервые, меня снедала тревога. Хотя я была всего лишь ребенком, но уже хорошо понимала, что у моей матери нет с Фебой ничего общего и с ужасом предвкушала две недели раздоров и обиженного молчания. Но я недооценила предусмотрительность Фебы. Она позаботилась о том, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, познакомив мою мать с миссис Толливер. Миссис Толливер жила в Уайт-Лодж в Пенмарроне, где у нее был узкий, но безупречно светский круг друзей, к которому с удовольствием присоединилась моя мать. Днем они играли в бридж, а вечером устраивали небольшие званые обеды.

С ними она мирно играла в карты на протяжении тех ясных дней, когда мы с Фебой гуляли по берегу, ставили мольберты у старой дамбы или отправлялись в глубь здешних мест на потрепанном старом «фольксвагене», который Феба использовала как передвижную студию, чтобы забраться в вересковые пустоши и затеряться в пейзажах, утопавших в мерцающем белом свете, словно отраженном от самого моря.

Несмотря на неприязнь матери, Феба оказывала на мою жизнь огромное влияние. С одной стороны, оно было неосознанным и касалось моего наследственного таланта к рисованию. С другой стороны, от нее исходили вполне практические побуждения, способствовавшие тому, что я решила учиться во Флоренции, закончила художественный колледж и в конце концов нашла свою нынешнюю работу в галерее Марка Бернштейна на Корк-стрит.

И причиной нашей нынешней ссоры тоже была Феба. Найджел Гордон вошел в мою жизнь несколько месяцев назад. Он был первым вполне консервативным человеком, которого я даже отчасти полюбила, и когда привела его к нам в дом, моя мать не могла скрыть восхищения. Он очаровал ее, слегка пофлиртовав, поднес ей цветы, и потому, когда она узнала, что он приглашает меня в Шотландию пожить в его семье и познакомиться с матерью, ее восторгу не было предела. Она купила мне пару твидовых бриджей для прогулок «по вересковым пустошам», и я знала, что в ее воображении уже рисовались объявления в «Таймс» о помолвке, гравированные приглашения, лондонская свадьба и я в белом платье, которое хорошо смотрится со спины.

Но в последний момент Феба положила конец всем этим прекрасным фантазиям. Она умудрилась сломать руку, и как только она с загипсованной неподвижной рукой вернулась из больницы в свой маленький особняк Холли-коттедж, она тут же позвонила мне, умоляя приехать и составить ей компанию. Дело было не в том, что она не могла как следует следить за собой, а в том, что ей нельзя было водить машину. Оставаться на одном месте до тех пор, пока не снимут гипс, было выше ее сил.

Когда я услышала в телефонной трубке ее голос, то испытала невыразимое облегчение и лишь тогда осознала, что на самом деле вовсе не хотела ехать на север с Гордоном. Я не была готова к столь серьезным отношениям с Найджелом и подсознательно жаждала какого-нибудь убедительного повода отказаться от приглашения. И вот он появился, поднесенный мне на тарелочке. Ни минуты не колеблясь, я пообещала Фебе, что приеду, а затем сказала Найджелу, что не могу отправиться с ним в Шотландию. И теперь я поведала об этом матери.