Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

— А как? — спросила меня. Я так и ответил, что только Петровной. Другое не заслужила и не услышит от меня никогда.

Катька расцеловала сына. А на следующее утро пошла на работу. Объяснила главному бухгалтеру, что у нее резко подскочило давление и если б не сын, умерла бы.

— А муж почему не вызвал скорую?

— Мы с ним под одной крышей, но давно по разным комнатам живем, никогда не рассчитывая на помощь. Он всюду, где можно, пакостит мне,— впервые пожаловалась на Кольку и ей поверили, простили прогул.

Катька, вернувшись с работы, справилась с делами, с Колькой не разговаривала. Тот понял, сын

его высветил вместе с Петровной. Катька даже ужинать не села вместе с мужем. И дождалась сына. Колька понял, в семье ему объявили бойкот, вышел во двор и, просидев с мужиками до ночи, вернулся домой навеселе. Сын спал. А Катька снова напилась. Она еще держалась на ногах, но соображала плохо.

— Эй, Оглобля! Когда квасить кончишь?

— Тебе можно, а мне нельзя? Почему? — спросила заплетающимся языком.

— Я мужик!

— Ты не мужик! Ты чмо! Придурок и отморозок! Понял, осколок грязной транды? Тот, кто был мужиком, умер! Лучше бы ты вместо него накрылся...

Этого Колька не выдержал. Он тут же отрезвел и набросился на жену с кулаками. Мужик бил так, что баба влипала в углы всем телом. Кровь шла изо рта, из носа, из ушей. Остановился, когда сын облил его ведром воды и пригрозил вызвать милицию.

До утра кое-как привел мать в себя. Та еле шла на работу. Главбух, увидев бабу, сокрушенно качал головой и, пожалев Катьку, отпустил домой пораньше. Та решила съездить на кладбище к Сашке. Наревевшись, нажаловалась покойнику на мужа.

Александр Степанович смотрел на нее с портрета, улыбаясь, и словно говорил ей:

— Держись, Катюша!

— Любимый мой! Лучше б я сдохла! — и приметила, что исчезла улыбка с портрета и лицо Александра стало суровым, чужим.

— Не то брехнула? Прости дуру окаянную! Сам знаешь, умишком никогда не отличалась. Говорила про то, что в сердце жило. Я любила тебя и хотела всегда быть с тобой. Ну, а ты поспешил. Зачем? Мне так тяжело без тебя! — снова увидела улыбку и, оглядевшись, увидела, что над кладбищем опускаются сумерки.

Мамка! Где ты была? Я так испугался? — встретил Катьку сын. А проснувшийся Колька опять пустил в ход кулаки:

— На кладбище шляешься? Семьи у тебя нет? Совсем оборзела сука! На весь город позоришь, что в его любовницах была! — бил Катьку нещадно. Та снова выпила, глуша боль самогоном. А через неделю и вовсе не смогла пойти на работу.

— Знаете, Екатерина, я устал понимать и сочувствовать. У нас производство, а не богадельня. Либо работаете, или увольняйтесь. Целых пять дней не появляться на комбинате, это уже слишком! Разберитесь сами в своей семье, не впутывая других! Я предупреждаю, это последний случай. В следующий раз вы будете уволены! — предупредил потерявший терпение главный бухгалтер комбината.

Последнего случая долго ждать не пришлось, и бабу через три дня уводили по статье — за систематические прогулы...

В тот день она напилась так, что не узнала Кольку и, схватив последнюю бутылку самогонки, выпитую за упокой Сашки до дна, закричала срывающимся голосом:

— Санька! Плесни глоток! Душа горит!

Колька, услышав такое, совсем оборзел. Он напотел на Катьку с порога. И впервые бил ее всерьез. Мужик понял, для него ничего не осталось в душе бабы. В ней жил хахаль, он мертвый вытеснил его живого из Катькиного сердца и завладел бабой целиком. Она стала совсем чужою. Мужик бил ее за измену и предательство, за осиротевшую семью. Он не щадил и вымещал на бабе все свое зло. Катька истекала кровью. Колька, перешагнув ее умирающую пошел во двор.

Когда Димка вернулся домой и увидел, что стало с матерью, заорал жутко. На его крик прибежали испуганные соседи. Они видели всякое, но не такое. Когда вызвали неотложку, даже врачи не верили, что довезут бабу до больницы живой. На Димку страшно было смотреть. От нервного шока или от испуга, все лицо мальчишки перекосило, речь стала невнятной, обрывистой, срывающейся на стон и всхлипы. Его невозможно было узнать. Следом за скорой помощью увезла дежурная оперативка Кольку. Сразу в наручниках, сразу в камеру, сразу к махровым уголовникам. Те, узнав, что Колька всего-навсего вломил бабе и возможно прикончил ее, обиделись на ментов и потребовали немедленно убрать от них — авторитетных бытового хулигана. Когда получили отказ, вломили самому Николаю, засунули его под нары, предварительно дав ему опробовать своей рожей прочность потолка и каждого угла камеры. Оттуда снизу они не выпустили мужика до самого суда над ним.