Сюзан Кубелка: Mадам придет сегодня позже

Он запретил мне входить в его комнату. То есть не прямо, он никогда не действует прямо! Шаги приближаются, энергичные, он в хорошем настроении, сейчас будет тут. Я беззвучно соскальзываю на пол. Закрываю глаза. Едва дышу.

— О-ля-ля! — раздается от двери голос Фаусто. Теперь он еще зажигает свет. Праздничное освещение. Зачем он это делает? Я чувствую свет сквозь сомкнутые веки.

— Глядите-ка! Моя маленькая женушка! Бонжур, моя милая! Или ты мертва?

Голос его звучит отнюдь не встревожено. Теперь он наклоняется, подхватывает меня под мышки и поднимает.

— Открывай глаза, моя куколка. Я знаю, что ты меня слышишь. Не разыгрывай комедии! — Он твердо ставит меня на ноги. Ничего не поделаешь! Фаусто видит меня насквозь. Я остаюсь в вертикальном положении и открываю глаза.

Да, Фаусто — писаный красавец.

Почти два метра ростом и необычайно сильный для француза. У него голубые глаза и буйная белокурая шевелюра, вряд ли поддающаяся укрощению. На первый взгляд он похож на германца.

— Это не француз, — заметил мой отец, увидев его в первый раз, — это вагнеровский Зигфрид! Куда тебе такой?

Фаусто — настоящий богатырь. Но у него тонкие черты лица, он похож на рубенсовского амура, вырезающего лук. Копия знаменитой картины висит у нас в гостиной. Амур на ней изображен в полный человеческий рост, обольстительный, и каждый может видеть: те же светлые глаза, тонкие брови, прямой нос, тот же красиво очерченный рот.

— Это я в моей прежней жизни, — говорит Фаусто каждому, кто готов слушать.

Да, он красив как Бог. Особенно в своем светлом костюме, сшитом на заказ, и он это прекрасно знает. У него сильные руки, которые сейчас опустились на мои бедные плечи.

— Итак, прелестное дитя, в чем дело?

Он окидывает взглядом комнату, раскрытый шкаф, письменный стол, выдвинутые ящики комода, скользит по черной ночной рубашке на ковре. Мне так скверно, что я сейчас и вправду рухну.

— Ты устроила у меня обыск? Почему?

Я наклоняюсь, поднимаю ночную рубашку. Кажется, я нашла выход из затруднительного положения.

— Кому это предназначено?

— Тебе, мое сокровище! Конечно, когда ее обменяют. Я заказал белую с красной отделкой, а мне привезли черную, да еще слишком большую. Завтра ее заберут. Тиция, ты слушаешь? Ты чересчур любопытна. Это не дело. Ты лишила себя сюрприза!

Звучит весьма убедительно.

— А это? — Я показываю на письменный стол.

— Что?

— Коробка от сигарет! «Вместе с комнатой четыреста франков»!

— Понятия не имею. Хотя… подожди! Это мне подсунула молоденькая проститутка. В кафе на Мадлен. А я прочитал только в машине и потом порвал. Для пепельницы обрывки были слишком велики, на дорогу не бросишь, вот я и сунул их в карман. Ты довольна, любовь моя?

Я не говорю ни слова.

— Что ты хочешь еще услышать? Торжественную клятву? Могу я тоже задать вопрос? С каких это пор ты шпионишь за мной, милое дитя?

— С сегодняшнего дня.

— И почему, моя козочка?

— Потому что Гермес болен, — с вызовом бросаю я и не мигая смотрю ему прямо в лицо. Он, оторопев, смотрит на меня. С чувством вины? Или мне это только кажется?

— Мой отец здоров и невредим. Ты это отлично знаешь. Что за чушь пришла тебе в голову?

— Он заразил Амур? Или Одетту?

Фаусто с сожалением смотрит на меня сверху вниз.

— Тебя кто-то заразил. Жаль, я не знаю кто.

Он опускается в английское зеленое кресло, обтянутое лучшим шотландским сукном, мой рождественский подарок, с силой притягивает меня к себе и сажает на колени. Я нехотя подчиняюсь. Но сижу натянутая как струна.

— Итак, в чем дело? Что-то не так. Скажи, меня кто-то оклеветал? Кто-нибудь позвонил и наговорил тебе всякой ерунды?

Я отстраняюсь от его руки, которой он хочет убрать мне локоны со лба.

— Тебя никогда нет дома, — запальчиво говорю я, — я никогда не могу дозвониться до тебя. «Месье придет сегодня позже!» Я не могу этого больше слышать! Такой союз мне не нужен!

— Точно! — Фаусто прижимает меня к себе. — Я лжец, предатель, подонок, скотина.

— Пусти меня! Все равно ты меня больше не любишь!

— Верно! Я ненавижу тебя. Поцелуй меня, малышка!

— Нет! Ты стал слишком толстым. Ты слишком много пьешь…

— Точно! Я обжираюсь и пьянствую. Я противен и неопрятен. О, дорогая, сегодня я обедал в маленьком ресторанчике и пил вино, красное вино в бутылке, круглой, как материнская грудь, «Сент-Амур» 1989 года, каждый глоток — блаженство. Это всегда так, когда кладешь под столом руку на коленку очаровательной женщины. И чем выше поднимается рука, тем нежнее и жарче становится кожа…