Марселла Бернстайн: Обет молчания

Придя в себя, Майкл заговорил:

— Мы должны восстановить справедливость…

Кейт придвинулась к нему ближе, настолько близко, что он чувствовал в холодных сумерках тепло ее тела, и рукой закрыла ему рот, чтобы сдержать слова, готовые вырваться наружу.

— Нет, — тихо произнесла она. — Ни к чему все это.

— Кейт, — возразил он, — сделай это ради твоей семьи. Я уверен, твоя мать захотела бы, чтобы люди узнали правду.

Ее ресницы дрогнули. Она отвела взгляд своих янтарных с поволокой глаз. Кто, как не мать, зная обо всем, молчаливым согласием одобрила подмену, намеренно не желая противиться лжи.

Бедная девочка! Майкл понял, что если кто и нуждается в прощении, то это он сам, а Кейт с самого начала была невиновна. Спасая самого дорогого человека, она заставила весь мир поверить в непогрешимость сестры.

— Дай слово, что это останется между нами, — сказала Кейт.

Майкл вырвал несколько страниц и бросил их в огонь. Листочки потемнели, потрескались, занялись пламенем. По мере того как разгорался костер, тонкие страницы, падая в него, уже не успевали темнеть — вспыхивали и рассыпались в прах. В руках у Майкла осталась обложка. Он вопросительно посмотрел на Кейт, но она жестом показала, что и обложку надлежит бросить в огонь. Через несколько мгновений тисненные на коже ирисы съежились, картон покоробился, наконец, начали пропадать слова. Те самые слова, что давным-давно вырезал, выжег на коже испуганный подросток. Слова, полные вины и страха. От них теперь не осталось ничего, кроме дыма: «Не смотри. Не читай. Отвернись».

Майкл Фальконе не мог оторвать любящего взгляда от спящей жены. Ей было жарко. Она лежала поверх одеяла. Ее беременность подходила к концу. По обыкновению, она спала, подсунув правую руку под голову, левую подоткнув под подушку. Так покойно, так по-детски, думал Майкл.

Он задвинул штору, чтобы защитить ее сон от полуденного солнца. Около кровати он остановился и тихонько положил руку на округлость живота, сквозь тонкую цветастую материю ощущая его твердость, упругость и наполненность жизнью. Он и представить себе не мог, что ему доведется познать такие простые человеческие радости.

Он склонился над ней не для того, чтобы потревожить ее поцелуем, а лишь вдохнуть запах ее тела, сладковатый запах грудного молока и безмятежности. Запах беременной женщины, не похожий ни на какой другой, запах новой жизни. Гордость переполняла его существо, он чувствовал себя богатым безмерно. Его жена. Его ребенок.

Любовь его достигла той степени, когда сексуальное влечение усиливается сознанием близости любимой женщины и тихого, размеренного семейного счастья, такого невероятного и непостижимого, какое ему даже во сне не снилось. Счастья просыпаться вместе, завтракать, обсуждать, что посадить на садовом участке или какой фильм посмотреть. Она всей душой жаждала такого обыкновенного земного счастья, и она оказалась права. Он не сводил с нее глаз, он не мог налюбоваться ею. Ей достаточно было сделать одно движение, взять с полки тарелку, например, чтобы наполнить его нежностью и желанием. Мимика и жесты способны многое рассказать о человеке.

Она заворочалась и пробормотала что-то во сне, словно откликаясь на его присутствие. Из-под края сорочки Майкл увидел дневник, купленный ею накануне. Она планировала записывать в нем все о рождении и первых месяцах жизни малыша.

Он так и не смог разумно объяснить себе, почему те слова пришли в голову именно сейчас, а не раньше. Слова из другого дневника.

Самым любопытным было, пожалуй, то, что его ум воспроизвел их с поразительной ясностью, хотя в тот ужасный ноябрьский вечер он лишь бегло просматривал страницы. Его зрительная память в точности сохранила эти слова, тесно прижатые друг к другу, написанные на тонкой бумаге неразборчивым почерком, таким непохожим на уверенно-размашистый плавный почерк его жены.

Мы обе вспоминаем эпизоды из детства. С кем из нас они происходили? Мы все переживали вместе. Теперь мы не в состоянии разделить воспоминания.

Майкл Фальконе присел на краешек кровати, где спала Кейт. Ее мерное ровное дыхание было единственным звуком, нарушающим безмолвие комнаты.

Он не мог думать ни о чем другом, он боялся дышать.

Иногда, сказала она ему однажды, в молчании можно отыскать правду.

Не часто попадается писатель, который мог бы с такой всепоглощающей силой затянуть вас в свой мир.