Марина Бессердечная: В ритме свинга

— А я понимаю, о чём ты? — оторвавшись от чтения научного журнала, который Владлена листала, устроившись в кресле напротив.

— Ты с Лёшей мириться собираешься?

— Я с Алексеем не ругалась, — отворачиваясь: «и обсуждать это, как и прежде, не хотела бы».

— Влада, но ведь нельзя же так, — Люся хотела было подойти к подруге, но её удержала швея, бросив на неё предостерегающий взгляд.

Владлена только улыбнулась: «Знаешь, Люсь, по-моему, Татьяна Львовна настроена решительно. И на твоём месте я бы не дёргалась, если только ты не хочешь остаться с кривым подолом иди умереть от потери крови,» — с этими словами Влада бросила журнал в кресло и вышла в соседнюю комнату.

— Влада!

— Люся, я тебя умоляю, не начинай!

— Да ну почему же «не начинай»?! Он ведь любит тебя! Миша его свидетелем пригласил.

Владлена кивнула, не скрывая грустную усмешку: «Это, надо думать, значительно облегчит мне жизнь».

Решила свести их на свадьбе? У Люси ведь всегда всё просто. Легко.

«Он же любит тебя» И что? Что она скажет ему? «Ах, вы знаете, товарищ Ахтынцев, такая дура была. Но вы ведь любите. Чего вам стоит? А возьмите-ка меня в жёны».

И всё наладится. И будут все счастливы. Влада вздохнула и устало провела рукой по лицу. Как объяснить всё Люсе, если она и сама не могла понять?

С двадцати лет её осаждали. всем младшим составом. Она поначалу верила, хотела верить, что это она такая замечательная. Только понимание пришло очень быстро: не она им нужна, а Самойленко. Его поддержка и покровительство.

Ничто после не могло поколебать её в мысли, что и Ахтынцев один из тех, такой же.

Владлена думала, привычной холодности достанет: поймёт, забудет, оставит, как и другие. Но нет.

Она ненавидела и изводила его пуще других. Потому что. потому что он задевал в ней что-то. Скупой на слова и эмоции, слишком цельный, решительный слишком. Как глыба.

Бороться с ним был невозможно.

Ко всему, до внутренней дрожи волновала близость его. Потому и было так страшно, что и он — только выслужиться. Или она только выдумала себе всё это, когда прозрела?

Арсений. И до сих пор заходилось сердце. Сказать, что не любила его? Ложь. Любила. Смешного и юного мальчика. За то, что делал её живой. За то, что, казалось, никогда не предаст. Всё смешалось. Слишком глупо всё было.

Люся же думала, что стоило Владлене прийти и повиниться, и он бы простил? Не бывает так.

Свадьба была в начале апреля. Ждать до июня Людмила не желала совершенно.

Ох уж эта должность подружки невесты! Даже если забыть о платье в розовый цветочек!

Ставить подписи в загсе, понимать, что он рядом, совсем близко, передавать ему ручку. Ловить на себе его взгляд. И то, как он немедля отворачивался.

Всегда быть рядом с молодыми, а значит, и неизбежно с ним.

Только все усилия Людмилы были тщетны: они так и не поговорили. Не о чем им было говорить.

Даже дед заметил то, как Владлена всё больше замыкалась в себе. На факультете о ней говорили, уже не скрываясь и не понижая голос до шёпота, волновало её это донельзя мало. Она никак не могла побороть в себе то засевшее где-то в груди отвратительное разжигающее чувство, словно твердившее «вот оно счастье, было совсем рядом». Потерявши плачем — верно в народе говорят.

На майские праздники Людмила решила организовать ещё одну кампанию «Давайте поможем Лёлику и Владе воссоединиться» и, прозревая намерения подруги, Владлена решила заранее подготовить себе пути к отступлению: поговорила с дедом, попросила, чтобы дал водителя отвезти её на старую дедовскую дачу.

Странное чувство одиночества в глуши. Казалось бы, ещё больше тоска должна изъедать, но покой приносит. И воздух чище. И леса сосновые.

Под вечер второго мая, когда Влада возилась с розами в саду, она услышала шорох колёс на подъездной дороге. Улыбнувшись, побежала к калитке: думала, дед приехал. Только увидев Алексея, который зашёл во двор, Влада так резко замерла, что оступилась.

— Твой дед сказал, бумаги здесь забыл какие-то, — глядя под ноги.

— Какие он здесь бумаги мог забыть? Мы здесь всю зиму не были, — она ничего не понимала.

— Вру, — резко, посмотрев глаза.

Алексей смотрел на неё: в растянутом старом свитере в полоску, в замызганных брюках, на одной руке перчатка, запачканная землёй; другой пыталась пригладить золотые пряди, выбившиеся из собранных волос. Весеннее закатное солнце играло бликами на волосах, на коже её. Сделать бы то, что хотелось, — подойти и сгрести в охапку. Обнимать. Ведь сумасбродная женщина. Совершенно. А нужна она только. И вроде бы время лечит. Ан нет. Стоит только увидеть, и словно вовсе не было его — времени.