Образ Анны лопнул, как мыльный пузырь. Он рванул к себе ребенка и крепко шлепнул по ягодицам. Мартина пронзительно завопила. На него стали оборачиваться: иностранец в костюме с галстуком бьет ребенка на улице. Взгляды были недружелюбные, но какая-то пожилая женщина одобрительно кивнула — детей распускать нельзя!
Арман сердито огляделся, вынул из кармана бумажку и потащил детей дальше. Вопли Мартины сменились всхлипываниями. Остановившись у дома, выкрашенного в темно-зеленый цвет, он строго сказал девочкам: — Ведите себя здесь как следует. Не вертитесь под ногами у взрослых, как щенята.
Мартина посмотрела на него темным сумрачным взглядом — она его не простила.
— Будете умницами, куплю мороженое, — посулил он.
— Шоколадное! — потребовала Мартина, знавшая, что Ви любит ванильное.
— Какое захотите. Два брикета.
— Две формочки, — поправила его Ви. — Не брикеты, а формочки.
Она усваивает американские выражения так же легко, как утенок, вылупившийся из яйца, начинает плавать. И Мартина уже говорит, словно родилась в Америке. Сам Арман изучал английский во Франции, и его английские и американские клиенты восхищались его произношением и оборотами речи. Однажды герцогиня Виндзорская сказала, что английский месье Армана приятнее для слуха, чем пение Мориса Шевалье. Но в Америке девочки нередко поправляли его. Они легко, как свойственно детям, усвоили английский в Канаде, где все они прожили год, покинув Францию. Потом они перебрались в США. На границе чиновник иммиграционной службы допрашивал Армана, не коммунист ли он. Его поддельные документы благополучно прошли проверку, и он под чужим именем отправился с детьми в Нью-Йорк, надеясь, что тучи его судьбы рассеются и вновь засияет солнце. Но пока он тащился по грязным улочкам Бруклина, — бедного нью-йоркского предместья. В Париже к жителям таких пригородов относились с презрением. Это были «они», «другие», чужаки, не имеющие ничего общего с парижанами, — жителями города с мировой славой.
— Вы должны вести себя хорошо, — внушал он девочкам, сомневаясь, что успех зависит от их хорошего поведения. «Только без детей!» — фыркнула предыдущая хозяйка, как будто он привел целую ораву детишек. Но Арман слышал, что из души ее рвется крик: «Только не иностранцы!» Он видел ее подозрительный тревожный взгляд и понимал, что его выдают и покрой костюма, и блестящие европейские туфли, и иностранный акцент. Все это отпугивало бруклинских домохозяек, сдающих комнаты. И еще, наверное, то, что он был одиноким мужчиной с двумя детьми. Женщины понимают, что дети без женского присмотра создают домохозяйке немало хлопот.
Так что дело было не в самих детях, хотя не мешало бы им быть послушными и воспитанными. Но иные хозяйки посматривали на них благосклонно. Голубоглазая Ви со светлыми косичками, в которые она умела сама вплетать ленты, выглядела ангелочком, а чернокудрую и черноглазую Мартину женщины называли куколкой.
Они поднялись по деревянным ступенькам. Арман нажал кнопку звонка и начал нервно переминаться перед окрашенной охрой дверью.
Открыла увядшая женщина в очках в светлой оправе. Платье унылого цвета и скверного покроя висело на ней, как на вешалке.
Он показал вырезанное из газеты объявление. — Миссис Мэрфи? Я Арман Нувель, хотел бы снять у вас комнаты.
Она молчала, и он увидел, что она заглядывает ему за спину. — А это мои девочки, Ви и Мартина.
— Рада вас видеть, — пробормотала она.
Он улыбнулся, глядя в ее серые с намеком на голубой цвет, словно много раз стираная голубая тряпка, глаза.
— Заходите, пожалуйста, — сказала она апатично.
Он последовал за ней, глядя на ее безвкусные белые мягкие туфли — обувь медсестры или сиделки. «Пожалуй, на этот раз выгорит», — решил он и приободрился. Эту женщину он сумеет расположить к себе.
Находящаяся прямо напротив входной двери деревянная лестница со щербатыми ступеньками вела на второй этаж. Миссис Мэрфи повернула направо и провела Армана в гостиную.
Он вздрогнул — воспоминания четырехлетней давности ожили в памяти. Мещанская обстановка точь-в-точь соответствовала вкусу его второй жены, женщины, которая пыталась убить его дочь.
Вышитая золотой нитью салфетка с кисточками на пианино, на ней — китайские кошечки, изгибающие спину, стеклянные слоники и яркие лубочные картинки, изображавшие мадонн. По всей комнате были расставлены дешевые безделушки, гордо красующиеся на видных местах, словно бесценный антиквариат.
Читать дальше