Джоанна Кингсли: Ароматы

— Но мы им не позволим! — вскричала Ви.

— Почему бы! Они не поскупятся!

— Тогда фирма «Джолэй» перестанет существовать! Пока в наших руках треть акций, мы можем удержать свои позиции и не допустить ликвидации фирмы! Я могу!

Марти с ленивой улыбкой спросила:

— Ну, а если не можешь?

Ви мгновенно поняла, что имеет в виду сестра. Она может… она хочет продать свои акции.

— Подумай, Ви, сколько денег можно огрести. Можно купить полдюжины таких вот пентхаузов.

Ви гневно затрясла головой: — Ты играешь моей жизнью, моим делом, я не допущу этого!

Марти соскочила с кровати и подошла вплотную к Ви: — Мне надоело исполнять твои приказы, дорогая сестренка. Теперь распоряжаться буду я. С тех пор как я вошла в дело, все в фирме изменилось, а ты этого и не заметила. И я не допущу, чтобы ты своей дурацкой политикой разорила меня. Ты слишком старомодна, Ви, ты живешь прошлым. Но власть перейдет ко мне — вот увидишь.

Ви попятилась от угрожающей близости сестры, но голос ее остался твердым:

— Ты всегда хотела, чтобы все было по-твоему, Марти. С самого детства! — Ви подошла к двери и открыла ее. — Но тебе никогда не удавалось подчинить меня и теперь не удастся!

Ви выскочила из спальни и, захлопнув за собой дверь, побежала прочь. Потом замедлила шаг и спустилась по лестнице к своим гостям.

1951

Четырехлетний ребенок упирался и висел на руке отца тяжелым грузом. Арман сжал ручку дочери и потащил ее за собой.

Арман Жолонэй, или Арман Нувель, шел по улице Бруклина жарким ноябрьским вечером, ведя за руки двух маленьких дочерей. В кармане его суконного серого костюма было несколько вырезанных из газет объявлений о сдаче комнат. Мужчины в рубашках с короткими рукавами распивали пиво на крылечках своих домиков, переговариваясь с соседями; женщины в легких цветастых летних платьях прогуливались по улице с детскими колясками или выходили из бакалейных лавочек. Он подумал, что многие из них, с рядами металлических бигуди на голове, похожи на Медузу Горгону. Воздух улицы был полон сильными, раздражавшими его тонкое обоняние запахами чеснока, майорана и кислой капусты с тмином.

Он выпустил ручку старшей дочери Ви, достал из кармана носовой платок и высморкался. Ви наморщила носик.

Армана удручали не только тошнотворные запахи, но и убийственная жара. Он не знал, что осенью в Новом Свете нередко бывает период, называемый «индейским летом». В костюме с галстуком он обливался потом. Улица была завалена кучами мусора — засаленными газетами с кровавыми пятнами томатов, комками спитой кофейной гущи, банками из-под пива и сигаретными окурками. Арман осторожно обводил детей вокруг этих дурно пахнущих островков.

— Дай руку! — резко крикнул он Мартине, которая, наконец, ухитрилась вырваться и готова была пуститься наутек.

— Я хочу эту руку, — заныла она, показывая на сцепленные руки отца и Ви. «Вот зелье-девчонка…» — подумал он и подтолкнул ее к своей левой руке, которую Ви послушно отпустила. Мартина вцепилась в руку отца и показала язык сестре. Та спокойно перешла на ее место и, взяв Армана за правую руку, подняла на него светлый задумчивый взгляд.

— Понюхай, папа! — сказала она с улыбкой. — Прелесть какая!

За ветхим домом, мимо которого они проходили, жгли сухие листья, и в воздухе разливался горький, пряный запах.

— Это огонь. Он опасен, — сказал Арман. Когда-нибудь он расскажет Ви об огне, который уничтожил дело Жолонэй и погубил его будущее. Когда-нибудь — ведь пока ей только семь лет.

Мартина снова пыталась выдернуть руку. Она повисла на руке отца всей тяжестью, и Арман почувствовал усталость и раздражение.

— Вот чертовка, а, папа? — сочувственно заметила Ви, и он улыбнулся старшей дочери. Она чувствовала и отражала его настроения, словно сейсмограф; они были созвучны. Иногда Арману смутно представлялось будущее, где они будут вдвоем — король и принцесса одной крови, одного рода — без этого неугомонного черноволосого дьяволенка рядом.

— Папа, — сказала Мартина, — Ви навоняла.

— Неправда. Нельзя так говорить, — возразил он. Арман старался быть беспристрастным в своем отношении к дочерям. Ведь Мартине всего четыре года. И она не виновата, что родилась на свет. Виноват он. После смерти Анны, золотой Анны, слабодушие толкнуло его к другой женщине. Образ Анны засиял перед ним: лицо, освещенное солнцем, свежая кожа, словно сбрызнутая дождем.

— Она вонючка, и ты тоже, — завопила Мартина.