Эйлин Гудж: Снова с тобой

Через пару минут мать прервала напряженный разговор под тем предлогом, что ей давно пора проведать отца. Она даже не вспомнила ни о внучке, ни о здоровье самой Мэри. Словно Ноэль не существовала, а Мэри была не более чем давним воспоминанием. Лучше бы мать просто повесила трубку, с горечью подумала Мэри.

– На этот раз она не откажет нам в помощи. – Придерживая руль одной рукой, Чарли подался вперед и вытер ладонью запотевшее ветровое стекло.

Мэри бросила тревожный взгляд на раскрасневшееся личико дочери, выглядывающее из складок пледа. К счастью, Ноэль уснула, убаюканная тряской. Машина еле тащилась по извилистой дороге к городу. Чарли прав, думала Мэри. Другого выхода у них нет. Мама не настолько бессердечна, чтобы выгнать их. Она не откажется хотя бы посмотреть на родную внучку.

Еще пять миль, и близ пересечения шоссе 30-А с шоссе 30 показались дома: большие, приземистые, обшитые вагонкой, построенные в тридцатые годы, с ухоженными газонами и аккуратно подстриженными буксовыми изгородями. Дом, в. котором выросла Мэри, стоял на углу Ларкспер-лейн и Кардинал-стрит. Почти неотличимый от соседних домов, он был окружен старыми вязами и кленами, вдоль трех его стен тянулась широкая веранда.

Пока Чарли останавливал машину у дома, на Мэри волной накатила ностальгия. Все вокруг было до боли знакомым: выкрашенная вручную табличка над почтовым ящиком, поползни, вьющиеся над кормушкой, качели на веранде, где Мэри провела столько длинных летних вечеров, листая книги. С глухой болью в сердце она заметила, что водосточная труба осталась неприбитой: она покосилась, отошла от стены дома, как часовой, покинувший пост. До починки этой трубы, как и до многих других дел, у отца так и не дошли руки.

Чарли коснулся ее ладони.

– Если хочешь, подожди здесь, а я позвоню в дверь.

Мэри перевела взгляд на Ноэль, и у нее перехватило горло.

– Нет, я пойду с тобой. – Не может быть, чтобы мама захлопнула дверь перед носом у дочери и больной внучки.

Торопливо шагая к дому с ребенком на руках, чувствуя прикосновение к плечу руки Чарли, Мэри старалась держать голову высоко поднятой. «Если бы не Ноэль, я ни за что не приехала бы сюда, – твердила она мысленно. – Для себя я ничего не прошу».

И все-таки, пока Мэри стояла на крыльце, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что его наверняка слышат за прочной дубовой дверью – так же отчетливо, как она слышит негромкий размеренный перестук материнских шагов.

Дверь распахнулась. Мама рассеянно вскинула голову, словно ее оторвали от уборки или приготовления ужина. Поверх слаксов и розового кардигана на ней был надет передник. Вьющиеся пряди волос оттенка выцветшего имбиря выбились из-под гребней над висками. Она по-прежнему выглядела крепкой, но сильно похудела. Ее квадратный подбородок уже не был мясистым, яснее обозначились скулы. От яркого света она щурила голубые глаза так, будто уже давно не выходила на улицу.

Первые несколько секунд все молчали. Только пар от дыхания клубился в морозном воздухе да с сосулек на карнизах со звоном падали капли. Наконец мама прижала ладонь к высокой груди и воскликнула:

– Боже правый, Мэри Кэтрин! Что у тебя стряслось?

Мэри, которая за тридцать шесть часов родовых мук ни разу не позвала мать, открыла рот, чтобы заявить: любая мать сразу должна была бы сообразить, что с ее дочерью случилась беда. Но, не успев выговорить ни слова, она разрыдалась.

Рука Чарли крепче обвила ее талию.

– Ребенок заболел, – объяснил он. В его голосе слышалась тревога, но ни тени мольбы. Он стоял прямо, глядя на хозяйку дома в упор. Никогда еще Мэри не гордилась им так, как в эту минуту.

Взгляд матери упал на хохолок волос, торчащий из складок пледа. Ее лицо осталось бесстрастным, но, судя по всему, в ее душе разгорелась краткая, но ожесточенная борьба. Наконец она недовольно поджала обведенные тонким красным карандашом губы и поспешно отступила, пропуская нежданных гостей в дом.

– Не понимаю, о чем вы думали, потащив ребенка в такую даль, да еще в мороз. Вам следовало позвонить, – с упреком заявила она. – Давай мне ребенка. Боже, да он горит!

Мэри разом обмякла, словно только маленький сверток поддерживал в ней присутствие духа. Еле переставляя ноги по ступенькам, она ощутила, как дом берет ее в теплые, уютные объятия. Даже знакомые запахи пробудили в ней яркие, почти осязаемые воспоминания: ломтики бекона, аккуратными рядами разложенные на промасленных бумажных салфетках, хрустящие накрахмаленные простыни, глубокие ящики комода, откуда пахло сушеной лавандой…