Ксения Васильева - Любовник из провинции. Наваждение

чется рассказать Вере об их единственном ТОМ свидании на чердаке... Но она взяла себя за язык. Не надо. Вере? Сейчас, об этом? Когда главное быть или не быть еще одному человеку, митиному сыну, - на земле!..

Вера посмотрела на нее и вдруг поняла, что ближе этой женщины у нее никого нет. Она обняла Лелю и они обе стояли, плача, осыпаемые снегом.

Потом они молча шли к метро, опустошенные, уставшие... У метро Леля спросила, глядя Вере в глаза: ну, что?

Вера опустила голову так, что не видно было лица и сказала: пусть он простит.

Леля вздрогнула, но постаралась нормально ответить: позвони мне завтра. Я договорюсь. Это очень хороший специалист, не бойся.

К врачу Вера шла вместе с Лелей. Та предложила, а Вера не отказалась. Она очень боялась.

Снег уже лежал прочно и Леля предупредила Веру, что надо как можно теплее одеться.

- Но почему? - Спрашивала Вера, стараясь скрыть ужас перед своим близким будущим. Ее безотчетно пугало это требование теплого, очень теплого, всего, чего можно...

Леля беззаботно отвечала, честно тараща свои огромные круглые голубые глаза: ну, у тебя же будет сильное нервное напряжение!.. Тебе будет холодно... Знаешь сама, когда нервничаешь всегда дрожишь и холодно...

Вера верила Лельке, что это только нервное напряжение, а так

- почти ничего. Боль, сказала Лелька, как ранку помазать йодом, щиплет, неприятно и все...

Вера верила, что это так.

Возрастом она подходила к тридцатилетнему рубежу, однако мало, что знала в этой женской области, потому что не любила слушать "бабьи" разговоры: об абортах, родах и другом, еще более

интимном...

Разве могла она подумать, пребывая в разреженной атмосфере любви с Митей, что ей придется говорить именно о "бабьем". И с кем? С Лелей!

И в сотый раз выспрашивала Лелю, (которая два раза делала аборт. От мужа), ну какая это боль? Скажи поточнее...

Леля уже была на пределе и раздраженно ответила: я же тебе сказала, как йодом по ранке...

Они подошли к маленькому московскому особнячку, еще прошлого века.

Им открыла неприметная женщина как бы без возраста.

Они вошла в большую комнату, видимо, гостиную.

За толстыми стенами особнячка не слышны были ни трамваи, ни автобусы, сплошняком идущие по этой узкой улице.

В комнате стоял большой круглый семейный добротный стол, покрытый вязаной скатертью. На стенах старые фотографии с давними людьми,- мужчинами и женщинами, в собольих душегреях, вицмундирах, фраках.

Из темных двухстворчатых дверей вышел толстый большой человек с круглой как шар головой, в круглых очках. Он был в синем халате поверх обычной одежды и это почему-то привело Веру в совершенный ужас: как мясник... Хуже, - палач... Подумала она и задрожала, затряслась, даже в своих теплых свитерах и кофтах...

А врач весело спросил: кто? Вы? - и прямо глянул на Веру.

Она заставила себя кивнуть. Врач улыбнулся, и потирая руки, сказал: вон она какая рыжая! И с меня ростом - справлюсь ли?

И захохотал.

Вера почувствовала, что у нее кружится голова и вполне возможно, она грянется в обморок. Она взяла лелину руку и Леля, ощутив ее дрожь, попросила шутливо, - на правах знакомой, - и всерьез: Василий Ильич, мы первый раз, не надо нас пугать...

Врач сразу стал строгим: Елена Николаевна, милая моя, посидите здесь, тут вам и журнальчики и все для времяпровождения, а мы пойдем.

Он взял Веру за руку и оторвал от Лели довольно резко.

Вера еще оглянулась на Лелю и заметила какое-то странное выражение ее глаз: не жалеющее, а будто укоряющее...

Они прошли с доктором коридорчик и вошли в торцовую дверь. Комната была облицована белым кафелем, на окне - белая зана

весь, плотная как простыня.

Василий Ильич дал ей такой же синий халат, нитяные белые чулки и сказал: переодевайтесь. Снимите свое, наденьте халат и чулки.

Вера взяла вещи, но ничего с ними не делала, - не раздевалась и не переодевалась.

Врач доставал что-то из медицинского шкафичка, - какие-то огромные щипцы, еще что-то подобное, и не оборачиваясь, спросил: готова, миленькая?

Она промолчала и дрожала, как дрожала их собака, когда ее отловила собачница, а Вера, выдрав от нее свою Динку, плача, несла домой. Динка не лаяла, не скулила, а тряслась вот такой крупной тряской.

Василий Ильич обернулся и посуровел: это не дело, миленькая моя, так мы с вами весь день проваландаемся! Давай, красавица,

давай, - он подошел к Вере и стал отдирать ее от стены, как давеча от от Лельки.

И приговаривал: ну и что, - первый раз! Все бывают в первый. У меня пациентки по пятнадцать раз делают и ничего, - живы-здо