Сюзан Фрейзер - Дежавю

Таким было наше последнее воскресенье вместе.

Это может случиться в любой день. Я просто жду.

Я крашу вторую спальню в нашей парижской квартире белой краской, такой белой, как снег. Я катаю валиком по стене, периодически макая его в лоток с краской, а потом отжимаю о металлическую скобу, чтобы убрать излишки краски. Но все равно белые капли падают на мой круглый живот. Мыслями я далеко отсюда.

Я помню тот солнечный день, перед тем как родился Чарли. Уже прошло десять дней сверх положенного срока, и, устав ждать, я с Марком отправилась на прогулку в Сентенниал парк. Мы шли кругами по велосипедным дорожкам, поднялись на камни, прошли через тенистую аллею, где сосны разбрасывают свои шишки. Был погожий весенний сентябрьский день в Австралии. Я ходила и просила его выйти на свет, чтобы наконец освободиться. Ночью, обессиленная и уставшая от себя, раздутая, словно огромная рыба, я лежала в постели, подняв ноги на подушки, и думала, собирается ли он вылезать вообще. Я ругала его. Какого черта ты не вылезаешь?

И вдруг в полночь, в последнюю минуту, когда я уже сдалась и заснула, он зашевелился, застав меня врасплох. Уже тогда он любил непредсказуемость.

То же самое происходит и теперь, когда я меньше всего этого ожидаю, хотя прошло уже десять дней больше положенного и я только начала красить стены по второму разу. Сейчас шестнадцать часов, в Сиднее же полночь.

— Полночь, говоришь? — повторяет Марк, улыбается и поднимает бровь. — Может быть…

— Ерунда. Чистое совпадение. — И тут с моих губ срывается стон. Это психосоматическая реакция, говорю я себе. Все дело в психике. Наше прошлое контролирует деятельность моего организма. И то, сколько сейчас времени, не имеет никакого отношения ни к этому ребенку, ни к Чарли, моему Чарли.

Я лежу на спине в больничной палате. У меня схватки, но я все равно думаю о нем, о Чарли, о его первом крике, о том, как его широкие плечи разрывали меня на части, когда он уверенно прорывался на свет. «У него такие же плечи, как у Марка!» — кричала я тогда, кляня их обоих, и отца и сына.

Я медленно дышу, и мне больно, невыносимо больно вспоминать об этом.

Я не буду любить этого ребенка.

— Quoi? — Марк смотрит на меня с тревогой. — Что ты сказала, Энни?

Я поняла, что произнесла это вслух. «Я не буду любить этого ребенка…» Слова, полные страха и злобы.

Боль, заключенная в этой фразе, настигает меня, когда очередная волна схваток сотрясает мое тело. Меня будто поразило ударом молнии. Я слышала их раньше, эти страшные слова. Я читала их на лице моей матери.

Врачи спросили меня, нужно ли мне обезболивающее. Да, дайте мне что-нибудь. Мне наплевать. Но все равно это не сможет унять боли, настоящей боли.

С Чарли я была настроена делать все безо всякой помощи. Нет, ничего не надо, простонала я тогда сквозь зубы, проклиная и Марка, и мою мать за то, что она не рассказала мне об этой нереально-ужасной боли. Всему виной была моя глупая гордость. Я просто хотела сделать все сама.

Теперь же я воспользуюсь любой помощью, которую мне предложат. Это не имеет значения.

«Это не мой первый ребенок, мам, — сказала я ей. — Это не мой первенец, моя любовь!»

«Будь сильной, Энни. Ты полюбишь этого малыша.»

«Нет, мам! Я не могу забыть Чарли! Моего Чарли!»

«Все проходит, все забывается, Энни».

«Но только не это. Чарли всегда со мной. Он — мое настоящее, мое сущее».

Наконец к трем утра все кончено. Я помню, Чарли родился в одиннадцать утра.

— Поздравляем, — сказали врачи, точно минута в минуту. — У вас родился замечательный мальчик.

— В Сиднее сейчас одиннадцать утра, — улыбается Марк.

Я медленно закрываю глаза, качая головой, слезы катятся у меня по щекам. Нет, сейчас три утра, хватит об этом.

Я слишком устала, чтобы смотреть или спрашивать, мальчик это или девочка. Мне все равно. Я просто хочу спать. Я хочу уснуть и снова обрести его, моего Чарли. Марк подходит ко мне с маленьким чужим свертком. Я снова закрываю глаза, когда он наклоняется надо мной. Я не смотрю.

Я чувствую, как он лежит у меня на груди. Этот вес давит на меня, он невозможно давит мне на грудь. Марк берет меня за руку, разжимая мою ладонь, сжатую в кулак. Я не буду это трогать.

— Энни, s'il vous plaît, — нежно шепчет Марк мне на ухо.

— Нет, Марк!

«Не повторяй моих ошибок, Энни».

— Tu ne veux pas, Энни?

«Ты полюбишь этого малыша».

«Так же, как ты любила меня?»

Я слышу, как сестра с тревогой говорит: