Наталья Нестерова: За стеклом (сборник)

— Русские женщины очень терпеливые. — Степа стряхивал пельмени с пальто.

— Даже чересчур. — Коля тряс головой, чтобы сбросить липкое тесто.

— Едят, давятся, песни поют! А делов-то!

— Помнишь, пузыри дули? Аналогично! Убери ты от мужа все мыльное, у него от напряжения уже зенки из орбит выкатываются! Нет! Тащут и тащут! Шампунь импортный дорогущий, и тот принесли!

— На алтарь жертвуют.

— И ты как алтарь вынужден твердо стоять.

— И ты и я.

Они снова пожали друг другу руки.

Мы с мужем смотрели по телевизору старый советский фильм. Заглянула старшая дочь, ей девятнадцать лет, бросила взгляд на экран, хмыкнула:

— Мура! Конфликт хорошего с лучшим!

— Думаешь, в жизни так не бывает? — спросила я.

— Конечно нет! Правда борется с ложью, добро со злом, правое с левым, белое с черным. А это, — указала она пальцем на телевизор, — прекраснодушные сказки.

— Максималистка, — буркнул муж, когда дочь ушла. — Ты была такой же. Возможно, и суровее.

Он хорошо знал о моих отношениях с мачехой, а детей в подробности я не посвящала.

В родном городе я не была двадцать шесть лет. Как уехала в институт поступать, так и не возвращалась. Из-за мачехи. Моя мама умерла, когда я училась в девятом классе. Через год отец женился на Светлане Петровне. О ней все отзывались очень хорошо — добрейшая, прекраснейшая женщина. Но будь она из чистого золота и бриллиантов, маму заменить мне не могла. А отец легко замену нашел!

У нас не было конфликтов или ссор — только холодное мирное сосуществование в течение полугода. И потом внешне приличия соблюдались. Я вышла замуж, папа приезжал к нам. Подросли дочери — проводили у него и у бабушки Светы, кстати, моей тезки, каникулы. Она присылала нам гостинцы — сушеные грибы, варенье. Если трубку, когда я звонила, поднимала Светлана Петровна, она здоровалась и тут же говорила: «Сейчас позову папу» или «Папы нет. Что ему передать?» А с моим мужем болтала подолгу.

Мачеха умерла, мы приехали на похороны. Надеялись убедить отца продать дом и переехать к нам. Я поразилась тому, как все в родных местах постарело, не только люди, но и сам городок обветшал. Прядильный комбинат и ткацкую фабрику закрыли, работы нет, молодежь разбегалась, здания давно не ремонтировали, скверы поросли бурьяном.

На поминках проникновенно говорили о замечательных качествах Светланы Петровны. Отец плакал. Я понимала: старенький, несчастный, но все-таки не могла про себя не упрекнуть. Когда умерла мама, он слез не ронял.

Светлану Петровну за глаза я величала счетоводом — она работала в домоуправлении бухгалтером. Отец — инженер-путеец, давно на пенсии. Словом, семья очень скромная, не выдающаяся. Но на похороны пришло неожиданно много народу. После кладбища люди стояли во дворе, ждали своей очереди к поминальному столу. Входили по двадцать человек. Только отец, я, мой муж и дочери не вставали из-за стола. Какие-то женщины меняли посуду, приносили закуски, приглашали очередную группу. Говорились поминальные тосты, не чокаясь, выпивалась водка, закусывали кутьей и блинами, потом еще слова и горячие блюда, чай с пирожками — одна группа находилась за столом минут тридцать — сорок. Некоторое время на уборку — и входила новая партия.

От мелькания лиц, тарелок, стаканов, нарезанной колбасы и салатов, от скорбной, но ритуально четкой последовательности действий и слов — бесконечных «земля пухом» и «вечная память» — у меня заболела голова. Во время очередной пересменки я вышла из-за стола, чтобы выпить таблетку.

Меня остановил какой-то мужчина:

— Света, не узнаешь меня? Я Витя Шумаков, мы раньше по соседству жили. Ты меня еще в армию провожала.

Узнать в лысом полноватом мужчине вихрастого и шклявого Витю было совершенно невозможно. Проводы в армию всегда были у нас большим событием, почти как свадьба или те же поминки. Если парень-призывник не имел девушки, которая его провожает и как бы невеста почти, то он в глазах народонаселения выглядел неполноценным. Я вспомнила, что играла такую роль четверть века назад на Витиных проводах. Кажется, мы даже целовались у военкомата.

— Ты бы меня на улице встретил, — ушла я от ответа, — тоже бы не признал. Ведь не помолодели.

— Нет! — возразил Витя. — Ты мало изменилась. Но у меня все хорошо, — почему-то стал он оправдываться. — Правда, замечательно. Жена, дети, работаю на железной дороге.

— Ага, — кивнула я.

Витя был десятым или двадцатым, с кем я заново знакомилась, и решительно не знала, о чем говорить. Все мысли были заняты отцом, его здоровьем, далеко не богатырским.