Анна Смолякова - Замок из песка

— Вот насчет идиота — это точно! Самовлюбленный идиот, которому ничего невозможно объяснить! Который никому, кроме себя, не желает верить!.. Господи, как я просила тогда, чтобы ты меня просто выслушал!

Он вскочил, схватил меня за плечи и сильно встряхнул:

— Настя! Подожди, Настя!..

— Ничего я не хочу ждать! И не буду! Не нужно мне уже ничего! Я научилась быть Одиллией, понимаешь? Сильной, жесткой, злой… Я уже могу быть сильной и без тебя ну никак не пропаду! Все, можешь быть свободен!

Ветер трепал подол моей цветастой юбки, развевал волосы. В свингере, надетом на голое тело, было откровенно холодно. Но еще холоднее делалось от осознания собственных слов: я говорила ему «уходи», кричала, что не нуждаюсь в нем, и чувствовала, что на этот раз он уйдет на самом деле.

Но Антон вдруг взял мое лицо в свои ладони, внимательно и как-то тревожно заглянул в глаза, а потом прижал мою голову к своей груди, совсем как тогда, на вечеринке однокурсников. И я немедленно разрыдалась, громко, сладко и счастливо…

Его отель находился неподалеку от Вацлавской площади. Туда мы добрались на такси. Мимо дежурного администратора прошли спокойно, хотя я, в своем белом свингере, надетом поверх цветастой юбки, вид имела весьма подозрительный.

А дальше все получилось само собой. Антон просто взял мои руки в свои, просто поцеловал мои дрожащие губы и просто сказал:

— Я тебя люблю.

Он был совсем не так мускулист и даже, наверное, не так красиво сложен, как Иволгин. Но, Боже, как я любила и его руки, и его ресницы, и его мягкие русые волосы, влажными прядями прилипающие ко лбу.

— Иди сюда, — позвал он, опускаясь на кровать. Я легла рядом и обвила его шею руками. Мы некоторое время просто лежали, а потом он поцеловал мою ладонь и спустился торопливыми губами к локтевой впадинке.

— Хорошая моя, нежная Настенька…

— Я люблю тебя. В самом деле люблю… Наверное, после всей этой истории с Иволгиным ты мне уже не веришь, да? Тем более все-таки был этот несчастный один раз, когда я с ним…

— Глупая моя девочка, — он обнял мои бедра и уткнулся лицом мне в живот. — Не было ничего. Совсем ничего не было… Ни с тобой, ни со мной. Все еще только будет…

Где-то на улице старинные часы гулко, размеренно и значительно били полночь. В ночной Праге незаметно рождался новый день.

Антон поднялся с кровати, поддерживая меня за талию и с торопливой нежностью целуя мои веки. Я обвила его ногами, прижалась всем телом, стремясь почувствовать: вот он, со мной, и никуда больше не денется! И лунные блики на зеркале в углу были золотисто-туманны, и прохладная темнота сентябрьской ночи мягко ниспадала на наши плечи. Это немножко напоминало ту памятную сцену из так и не станцованной мной «Юноны». Но, Господи, до чего же все было по-другому!

Я так и не поняла, отчего тихо заплакала: от того ли, что увидела, каким светлым и спокойным стало лицо Антона, когда он вместе со мной опустился на пол, от того ли, что небывалая нежность, переполняющая мое сердце, была слишком непривычной.

— Что с тобой? Что случилось? — тревожно спросил он, приподнимаясь на локте и заглядывая мне в лицо.

И я, стесняясь своих сумбурных чувств и просто не зная, как объяснить, вдруг ни с того ни с сего спросила:

— А твои девчонки, тогда… Они говорили про какую-то Лену. Кто она?

— Бывшая жена. Мы с ней в одной группе учились. Пять лет уже, как развелись.

— …И Ольга сказала, что ты ее очень долго не мог забыть…

— Ну, — Антон отмахнулся, — девчонки любят все излишне драматизировать!

И в том, как легко, почти небрежно он отмахнулся, мне вдруг почудилось что-то знакомое. Это пугающе знакомое было в его взгляде и когда мы прощались возле подъезда Жанны Викторовны, и когда я убегала из его квартиры.

— Антон! — Я тревожно стиснула руки. — Антон, пожалуйста!

И он понял, почувствовал, потому что тут же стал серьезным. Поцеловал мой затылок, скользнул губами по все еще стиснутым, напряженным пальцам:

— Правда, все прошло, Настенька. Давно прошло… Теперь только ты. Ты одна…

А я вдруг поняла, что больше всего на свете хочу танцевать Одетту и на бесконечно долгий, прекрасный миг замирать в летящем арабеске Белого Лебедя. Хочу, чтобы и завтра, и всегда Антон целовал мои пальцы и глаза. Хочу любить, и чтобы ему была нужна моя любовь. Вся, без остатка…

До утра мы так и не уснули. А когда рассвело, Антон спустил ноги с кровати и просто сказал:

— Сейчас пойдем к тебе и соберем твои вещи. Больше ни одной минуты ты в том номере жить не будешь.