Анна Смолякова: Замок из песка

Наверное, все произошло значительно быстрее, чем я потом себе представляла. Во всяком случае, Лариска утверждала, что это было похоже на сцену из смешного мультика. Я иду по сцене мимо Серебровской, которая и так уже держит два букета, нервно тереблю торчащие из целлофана стебли роз. И тут Андрей Вихрев, логично рассудивший, что если цветы не солистке, то, значит, ему, делает шаг мне навстречу и радушно улыбается. Я все с тем же испуганным выражением лица огибаю его, сделав большую петлю по сцене. Зал хохочет, а я, как танк, надвигаюсь на стоящего где-то бесконечно далеко Алексея. До сих пор помню его удивленно округляющиеся глаза…

Иволгин, в отличие от Вихрева, почему-то сделал шаг назад. Грудь его все еще часто и тяжело вздымалась, а по вискам текли капли пота. Я же, теоретически знающая, что такое театральный грим, вдруг замерла в тупом недоумении. Глаза его, из зала казавшиеся просто огромными, были жирно подведены широкими черными линиями, причем линия нижнего века шла чуть ли не на уровне скул. Так же откровенно были намечены и брови. Зато я разглядела, что его собственный нос — чуть длинноватый и заостренный, скулы довольно широкие, а глаза пусть и не такие гигантские, но определенно красивые. Карие, с мелкими темными крапинками…

Я стояла окаменев, а зал тем временем уже откровенно смеялся. Очнулась я внезапно, будто меня окатили ведром холодной воды. На негнущихся ногах подошла к Алексею, протянула ему розы и сказала: «Спасибо!» Что полагается отвечать в таких случаях на «спасибо», я тогда еще не знала. Наверное, не знал и Иволгин, потому что он вдруг стеснительно улыбнулся и произнес:

— Пожалуйста.

Как первоклассник на уроке вежливости…

Я не помнила, как сошла со сцены, как отыскала свое место в зале, как получала пальто в гардеробе и как вышла вместе с Никитиной на улицу. Перед глазами все еще стояло его лицо с милой, застенчивой улыбкой. Лариска же, весьма довольная сегодняшним вечером, что-то негромко напевала себе под нос. Я прислушалась.

— «Стоит над горою Алеша, Алеша, Алеша!»— заунывно тянула она.

— Ты чего? — До меня пока еще не доходил ее музыкальный намек.

— Цветов, говорю, он не дарит девчатам! — Никитина звонко рассмеялась. — Они ему дарят цветы! Ну что, давай рассказывай, героиня, какой у него голос и как он выглядит вблизи?

Я остановилась, посмотрела Лариске прямо в глаза и виновато произнесла:

— Прости меня, пожалуйста, но больше врать я не могу. Я сама влюбилась. Уже давно. И по уши!

— В кого? — уже все понимая, зачем-то спросила она.

— В него… В Алексея. В Алешу. В Лешеньку…

— Так. — Лариска мрачно усмехнулась и достала из кармана пачку сигарет. — Выходит, я пригрела змею на собственной груди…

Всю дорогу от Оперного до студгородка мы молчали: она — сурово, а я — виновато. И только перед самым общежитием Никитина вдруг уронила:

— Ладно…

— Что ладно?

— Ладно — значит, ладно. Значит, так было задумано… И правильно! Я буду Сашку любить, а Иволгин пусть остается просто кумиром. Сделает мне Ледовской какую-нибудь гадость, я схожу в театр, посмотрю на сцену, поплачу и вернусь домой мирная и успокоенная. А ты давай, охмуряй Лешеньку… — Ларискина рука взметнулась в пародийно-балетном жесте. — И будешь у нас — супруга балеруна! Тебе это больше подходит.

Я, в своих мечтах так далеко еще не заходившая, лишь смущенно улыбнулась.

— А знаешь, я даже рада, что ты наконец влюбилась, — Лариска хмыкнула. — Может, хоть теперь нормальным человеком станешь. А то сидишь — красивая, глазастая, ногастая, — вокруг куча учебников и ни одного мужика! Действовать, действовать надо, а не сидеть!

— Как действовать-то? — спросила я, чувствуя, что окончательно помилована.

— Глазки строить! — Никитина несколько раз выразительно взмахнула ресницами, подкрашенными ланкомовской тушью. — Тебя еще и этому учить нужно?.. Ладно, сегодня будет показательный урок, а стратегию твоего поведения разработаем завтра…

«Наглядным пособием», естественно, должен был служить Сашенька. Лариска зацепила его в коридоре третьего этажа и сообщила, что нам необходимо немедленно починить вешалку для одежды, иначе завтра будет втык от комендантши. Вешалку она оперативно сломала, пока Ледовской ходил к себе в комнату за инструментами. Когда он появился на пороге с молотком, ножовкой и баночкой гвоздей, мы уже накрывали на стол, пробираясь между блузками и юбками, раскиданными по всей комнате. Кстати, Никитина успела к этому времени и переодеться, сменив длинное бледно-сиреневое платье, в котором она ходила в театр, на обтягивающие джинсы. И кофточку она надела весьма вызывающую: голубую, с меленькими белыми кнопочками, грозящими вот-вот расстегнуться под напором бюста третьего размера. Ах, как вертелась она вокруг Сашеньки, подавая инструменты и, словно невзначай, задевая его то локтем, то грудью! Как легко и женственно смеялась! Как смущенно опускала глазки! Наблюдать за этим представлением было довольно забавно. А еще я наблюдала за Сашей. Точнее, просто разглядывала черты его лица. И в самом деле, у них с Иволгиным было что-то общее: то ли удлиненный нос, то ли четкий, красивый разлет бровей, то ли линия губ… Но в целом Ледовской, конечно, и в подметки не годился моему Леше!