Максин Барри - Долгожданная развязка

Его жизнь была здесь, с его пациентами.

И эти пациенты сами того не сознавая, медленно разбивали его сердце.

Через час Себастьян покинул больницу, прошел через переполненную стоянку и устало забрался в свою машину. Он не обратил внимания, что пара медсестер через окно следили за ним глазами, полными восхищения, уважения и желания.

Каждая медсестра в больнице знала, что лучше Себастьяна нет. И не только из-за написанных им книг или лекций, которые он регулярно читал в Оксфорде и Кембридже. Просто-напросто Себастьян был из всех знакомых им людей ближе всего к их представлению о святых. Среднего роста, с каштановыми волосами, сверкающими на солнце, теплыми карими глазами, один взгляд которых способен растопить самое очерствевшее сердце. Голос спокойный, мягкий, умеющий уговорить даже буйного пациента.

И еще. Было в нем что-то такое… человечное, что привязывало к нему всех пациентов. Медсестры могли застать его в момент, когда он укачивал в своих объятиях испуганного семидесятилетнего старика. Они видели, как он поглаживанием руки успокаивал больного в смирительной рубашке, превращая того в почти спокойное человеческое существо. Он не отстранялся от пациентов, как другие врачи. И он за это сурово расплачивался.

Все незамужние сестры — и даже некоторые замужние — мечтали стать его любовницами. И не только из-за внешности или его невинности, хотя и то и другое было невероятно притягательным. Нет, они прекрасно понимали, что Себастьян Тил — высший приз, о каком только может мечтать женщина. Он никогда не будет говорить с ней покровительственным тоном. Никогда не изменит. И всегда будет считаться с ее точкой зрения. Такие мужчины — большая редкость.

Но до сих пор никаких женщин в жизни этого человека не было замечено, хотя за ним пристально следило множество ревнивых женских глаз. И медсестры пришли к печальному, но неизбежному выводу: он слишком предан своему делу. И сейчас, когда он садился в машину, лицо его было бледным, осунувшимся и утомленным — работа убивала его.

Доктор Тил ехал осторожно — движение было плотным — и когда остановился у своего дома, чувствовал себя выжатой половой тряпкой. Он вошел, сдернул галстук и устало упал на диван. Его внимание привлекло какое-то движение, и он совсем не удивился, разглядев в кресле напротив себя высоченного француза. Этот человек считался одним из самых богатых в стране. Очень красивый, обладающий огромной властью, он был совершенно безумен.

— Себастьян, — произнес Уэйн Д'Арвилль с укоризной, — ты выглядишь как ходячая смерть. А ведь мог бы заняться частной практикой и зарабатывать бешеные деньги. И мне ты нужен больше, чем им. — Он, как всегда, просто констатировал факт, но Тилу понадобилось больше десяти лет, чтобы это осознать.

Себастьян откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул. Он знал, насколько опасен этот человек. Он помнил, что тот сделал с Вероникой Колтрейн. Но он также знал, что он, доктор Себастьян Тил, — единственный имеющийся у Уэйна Д'Арвилля шанс.

— Расскажи мне, как прошел сегодняшний день, — мягко попросил он.

Франция

Теплым осенним вечером одинокий выстрел разорвал тишину в шато Д'Монтиньи. Садовники выбежали из розария, около дверей кабинета собрались горничные, но ни одна не решалась войти. Пришлось Жюлю, шестидесятисемилетнему мажордому, робко постучать в дверь.

— Месье Дюк? Вы меня слышите? — Огромные часы времен Людовика XIV пробили четыре часа, заставив всех собравшихся вздрогнуть.

Жюль постучал еще раз. Не получив ответа, он нажал на позолоченную ручку двери, удивился, когда она послушно открылась, и заглянул внутрь.

Кабинет имел типично классический вид. Тома в кожаных переплетах стояли на полках, а в воздухе чувствовался застоялый запах книжной пыли, дорогих сигар, старой кожи и хорошего коньяка. За письменным столом семнадцатого века сидел в безжизненной позе Дюк Д'Монтиньи. Жюлю и остальным была хорошо видна лысая макушка Дюка, освещенная солнечными лучами, падающими через окно. Дверь шкафа, где он хранил дуэльные пистолеты, была широко распахнута, и там не хватало прекрасного пистолета восемнадцатого века, отделанного серебром.

Жюль, неожиданно почувствовав себя древним стариком, медленно прошел по пушистому ковру и приблизился к хозяину. Семья Жюля работала на Д'Монтиньи со времен Наполеона Бонапарта, и Жюль почувствовал, как на глаза набежали слезы. Серебряный пистолет лежал в нескольких дюймах от левой руки Дюка, и мажордом с трудом отвел глаза от этого великолепного инструмента смерти. Он содрогнулся, заметив глубокую рану в виске Дюка, и оглянулся на толпящуюся в дверях прислугу.