— Я говорил с Хериотом. Мы вместе приехали. Он сказал мне, что собственными руками похоронил Сэвернейка… К чему ты это сделала?
Он видел, как побледнело и исказилось лицо Виолы. Как маска падает с лица, так вмиг померкло то сияющее выражение, с каким она вошла в сад. Исчезла, кажется, даже ее красота. Она словно состарилась сразу на глазах Джона. Но она не проявила слабости, как он ожидал.
— Я солгала тебе потому, что не хотела выходить за тебя замуж, не хотела губить твою будущность, а может быть, и жизнь. Если бы ты добился того положения, о котором мечтаешь, развод был бы невозможен для тебя, а я помнила о разнице лет и боялась надоесть тебе. Отчасти это была с моей стороны трусость, но отчасти — и желание уберечь тебя.
— Уберечь меня! Недурно уберегла! На прошлой неделе Мэннерс меня предупредил, что вряд ли предложит видный пост человеку, о личной жизни которого ходят сплетни.
Он остановился. Оба смотрели друг на друга. Джон с каким-то сердитым изумлением увидел в глазах Виолы нежность, почти жалость.
— Но это не имеет никакого значения, — заторопился он, скрывая под своей горячностью неприятное сознание, что не следовало и упоминать об этом факте, если он хотел доказать, что это не имеет для него значения. — Меня волнует только одно то, что ты не доверяла мне никогда, обманула мою любовь.
— Это я себе не доверяла, — возразила Виола грустно. — Мне казалось, что ты можешь дать так много, а я так мало. Красота жертвы так часто превращается в будничную, мелочную пытку. Не могла я допустить, чтобы ты так заплатил за любовь ко мне. В любви так много зависит от женщины, — больше, чем ты думаешь. От нее зависит сохранить любовь мужчины надолго живой, радостной, всегда чуткой и отзывчивой. А я на себя не надеялась. Я боялась, что скоро устану, слишком устану идти с тобою всегда и во всем в ногу. А это — важная часть той задачи, о которой я говорила. Помнишь, как я раз устала от верховой езды и уснула? И в другой раз тоже. И ты сказал со смехом: «Вечно ты устаешь, Ви, это скучно, наконец!» Помнишь?
— Да, — отвечал отрывисто Джон. — Но нам теперь надо решить… Что ты будешь делать? — Его раздражение все усиливалось, какое-то тупое отчаяние охватило его.
Виола почти машинально повторила слова Джона:
— Что мы будем делать теперь?
Она крепко ухватилась за солнечные часы, словно ища поддержки.
— Не можем мы продолжать жить так, — сказал жестким тоном Джон.
— О продолжении не может быть и речи с той минуты, как ты сказал, что я «обманула твою любовь».
— Все это можно уладить очень просто, — продолжал с хмурой настойчивостью Джон. — Нам надо обвенчаться.
Виола посмотрела на него, на это угрюмое лицо и печальные глаза — и вдруг припала лицом к камню и разразилась рыданиями.
Новый прилив раздражения овладел Джоном. Это раздражение подготавливалось всю неделю неприятностями из-за должности, взволновавшей его беседой с Кэролайн, тревожными мыслями насчет жизни с Виолой.
— Боже, что за дьявольская неделька!
Но, слушая всхлипывания Виолы, он искренно хотел как-нибудь снова наладить все, помириться с нею.
Она, наконец, подняла лицо, забыв утереть слезы. Губы ее мучительно дергались.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы мы обвенчались?
— Конечно. Это — самый лучший выход.
— Но ты сказал, что я обманула твою любовь?
— А как прикажешь назвать это? — пытался оправдаться перед самим собою Джон. — Как прикажешь назвать это, если женщина добровольно предпочитает быть в жизни мужчины тем, чем желала быть ты?
— Джон!
— Теперь дело идет о целой жизни — и твоей, и моей. Зачем же недоговаривать правду?
— Так правда в том, — подхватила Виола так же запальчиво, как он, — что ты считаешь долгом жениться на женщине, которая стала твоей любовницей? Ни слова о любви, ни слова сожаления о том, что побудило меня согласиться на самую унизительную роль в твоей жизни вместо роли почетной! Я любила тебя здесь, в этом саду, и в нашем коттедже самой лучшей любовью, на какую способна, и ты отвечал мне тем же. А теперь? А теперь ты клеймишь эту любовь, как позорную, говоришь, что я обманула тебя, но в залог прощения предлагаешь мне стать твоей законной женой! Я старалась думать только о твоем счастье, никакая любовь не может сделать больше. Я добровольно шла на унижения. Я бы, как женщины древних времен, с радостью пошла на пытку ради спасения любимого, я бы вынесла тяжесть всеобщего презрения. А ты думаешь, для женщины моего склада это легко? Думаешь, я не проклинала себя подчас за то, что не рискнула всем, не взяла от своего часа все, что можно, не беспокоясь о том, чем это кончится в будущем? Мой «подвиг» оказался ненужным, это я сейчас вижу, но побуждения у меня были достойные. Я просто честно ошибалась. И, отдав все, что могла, я должна отказаться от твоего великодушного предложения. Не надо благотворительности, мой друг. Я слишком горда — слышишь ты? — чтобы ею воспользоваться.
Читать дальше