Натали де Рамон - Червонный король

— Вообще-то для этого существуют гостиницы...

— В нашей семье не принято отправлять родственников в гостиницу!

А распивать кофе из краденых сервизов — ваша семейная традиция? — едва не слетело с моего языка, однако Виктор уже виновато добавил:

— Было не принято. Теперь у меня останавливается только Элен, остальные предпочитают отели. Не могли бы вы открыть эту дверь, а то у меня заняты руки?

Естественно, раскрытая дверь перегородила коридор, но в отличие от микроскопических размеров коридора, кухни и ванной гостиная оказалась вполне нормальной и даже просторной комнатой. Большую часть ее занимал стоящий ближе к окну огромный овальный стол в окружении бесчисленного количества разномастных, но очень бравых и заботливо отреставрированных стульев и кресел: барочные на оленьих ножках, строгие «готические» с высокими прямыми спинками, гнутые венские, плетеные, складные, обитые кожей, шелком, ситцем...

Всю правую стену от пола до потолка закрывал стеклянный стеллаж, весело играя солнечными полосками, лившимися через полуопущенные жалюзи окна. Похоже, сестричке Элен действительно пришлось потрудиться тут на славу! Полки стеллажа в буквальном смысле слова ломились от посуды, статуэток, безделушек. Фарфор, хрусталь, дерево, все оттенки металлов, керамика... И тут же расписные японские веера, русский медный самовар и целая коллекция барочных табакерок! Вдоль всей левой стены — низкий диван, покрытый чуть потертым восточным ковром, а над ним в массивной золоченой раме пышнотелая блондинистая особа, элегически-томно пьющая чай в компании нескольких котов, самовара и канарейки. В полуметре от блондинкиной рамы в самом углу на узенькой полочке примостились музыкальный центр и кучка дисков, совершенно отчетливо осознававших собственную ничтожность по сравнению с принадлежащими любительнице чая котами, самоваром и канарейкой.

— Подлинный Кустодиев.

Виктор поставил поднос прямо на диван, поднял жалюзи и внимательно наблюдал, какое впечатление произведут на меня его слова да и вся гостиная в целом.

— А разве это не копия портрета королевы Гениевры? — невольно прищурившись от хлынувшего в комнату потока света, предположила я.

Ого, да я уже способна шутить!

— Ошибаетесь, миледи. — Виктор стоял спиной к окну; солнечный свет делал его волосы золотыми, как у ребенка. — Это совсем не копия. Это настоящий портрет моей прабабушки.

— И этого самовара? — Я показала на самовар в витрине стеллажа напротив.

— Нет, это совсем другой самовар. А тот остался в России, как, впрочем, и сама картина.

Пейте кофе, пока он не остыл окончательно. — Виктор налил кофе в обе чашки, а в свою добавил сливок и две ложки сахара. :

— Выходит, Виктор, вы...

Я взяла чашечку в руки и вдруг подумала, что этот сервиз всегда принадлежал нашей семье, но нам и в голову не приходило пить из него кофе!

Виктор внимательно смотрел на меня, и я сообразила, что не закончила фразу.

— Вы русский?

— Не совсем. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Русской была моя бабушка.

— Та, которая реформировала историю про золотую рыбку?

Я отпила кофе, он уже слегка остыл, но был потрясающе вкусным! А ведь я сварила его в обычной кофеварке, неужели все дело в чашках?

— Да. Между прочим, отличное слово «реформировала»! А разве ваша бабушка не рассказывала вам сказок? — Он смотрел очень пристально.

— Конечно, она читала мне «Красную Шапочку», «Золушку», «Кота в сапогах»...

И вовсе не пристально он смотрит, просто так кажется из-за соседства его темных глаз и разбойничьего носа с наивными соломенными волосами!

— Читала или рассказывала?

Я непонимающе улыбнулась. Какая разница, читала или рассказывала моя бабушка, главное в чем-то другом...

— Вам еще кофе?

Я кивнула, он подлил в мою чашку.

— Так все-таки, миледи, читала или рассказывала ваша бабушка?

— Подождите, Виктор. — Мне показалось, что я поняла, в чем дело! — Вы сказали, что этот портрет остался в России вместе с самоваром.

Но тогда каким же образом он оказался у вас?

Или это тоже одна из реформированных сказок вашей бабушки?

Он вздохнул, причем невесело вздохнул.

— Через много-много лет мы случайно купили эту картину здесь на блошином рынке. Какими-то неведомыми путями она тоже попала в Париж... Правда, миледи, это вовсе не сказка. — Я вдруг подумала, что Виктору совсем не идет грусть. — Портрет был в жутком состоянии, рулончик грязного холста среди, других таких же, но прабабушка, ей было тогда уже за девяносто, узнала... Да, она узнала, и я тоже узнал бы эту гостиную, и ее котов, и клетку с канарейкой, и вид из окна на Москву-реку, и самовар с медалями, потому что она столько рассказывала... Хотите, я сварю еще кофе? — Виктор беспомощно смотрел на меня, как будто не решался сказать что-то еще, что-то очень важное.